— Ну, не в одиночку.
Он улыбнулся и концом пальца провел по ее губам. Они говорили быстро и возбужденно, перебивая друг друга и многое оставляя невысказанным, прежде чем перейти к другой мысли.
— Где же твоя любимая обезьянка Шайтанка? — спросил он.
— Шайтанка умерла, — прошептала она. — Куш поймал ее в своем драгоценном саду и забил лопатой. А ее тело послал мне в подарок.
Дориан сразу сменил тему, перейдя к другим, более веселым воспоминаниям детства, и скоро Ясмини снова смеялась. Потом оба замолчали, и она стыдливо потупилась. Не глядя на него, она прошептала:
— Помнишь, как ты взял меня поплавать в море, когда мы были детьми? Тогда я впервые вышла из зенана.
— Помню.
Голос его звучал хрипло.
— Сводишь меня туда сегодня? — Она посмотрела на него. — Пожалуйста, Доули.
Рука об руку они спустились на берег меж деревьями; пустой пляж блестел под луной. На песке лежали пурпурно-черные тени пальмовых листьев, вода маслянисто светилась, как черный жемчуг.
С тех пор как они были здесь в последний раз, волны прибоя углубили пещеру в известняке. Они остановились у входа и повернулись друг к другу.
— То, что мы делаем, грех? — спросила она.
— Даже если грех, мне все равно, — ответил он. — Я знаю только, что люблю тебя и быть с тобой не кажется мне грехом.
— Я тоже тебя люблю, — ответила она. — Проживи я еще сто лет, я никого не могла бы любить сильней.
Она развязала ленту у шеи, и платье упало на песок. На ней остались только шелковые шаровары.
У Дориана захватило дух, когда он посмотрел на девушку. Груди Ясмини выросли, соски потемнели и заострились. Кожа стала гладкой и блестела, как перламутр в раковине.
— Ты дразнил меня, что я похожа на обезьяну, — сказала она полувызывающе, полуробко, боясь, что он ее отвергнет.
— Больше не похожа. — К Дориану вернулся дар речи. — Никогда не видел никого прекрасней.
— Я боялась, что не понравлюсь тебе. Я хочу, чтобы ты меня любил Доули. Скажи, что я тебе нравлюсь.
— Я люблю тебя, — сказал он. — Будь моей женщиной и моей женой.
Ясмини радостно рассмеялась, взяла его руки и положила себе на грудь. Она была мягкой и податливой, соски затвердели, когда он мягко сжал их пальцами.
— Я твоя женщина. Думаю, я всегда была твоей женщиной. Не знаю, как это сделать, но я хочу сегодня быть твоей женой.
— Ты уверена, дорогая? Если об этом узнают, тебе может грозить позор и страшная смерть.
— Быть без тебя — смерть хуже той, что может придумать Куш. Я знаю: навсегда это невозможно, но позволь мне одну ночь быть твоей женой. Покажи мне как, Доули, покажи, пожалуйста.
И вот он расстелил на песке одежду, уложил на нее Ясмини, и наконец медленно, с бесконечной нежностью, с тихими возгласами любви и удивления, с удивленным аханьем и потом с единственным медлительным спазмом боли, которая скоро кончилась и растворилась в последующей радости, они стали любовниками.
Все последующие дни Дориан был занят обдумыванием предстоящей кампании на материке. Он скупил почти всех предлагаемых в Ламу на продажу вьючных животных и послал три свои дау с капитанами во главе на юг в Занзибар, чтобы сделать там то же самое. Он также скупил на рынках почти все зерно и товары для торговли.
Каждый день он часами беседовал с хозяевами караванов и с теми арабскими купцами, которые были в караванах, подвергшихся нападению разбойников. Он пытался выяснить, что это за разбойники, сколько их, как они вооружены и как именно нападают. Он подсчитал потери, которые понесли эти люди, и итог поразил его. Было украдено свыше трех лакхов золотого песка, двадцать семь тонн свежей слоновой кости и почти пятнадцать тысяч только что захваченных рабов. У калифа было достаточно оснований для тревоги.
Что касается самих грабителей, сведения были неясными и противоречивыми. Одни говорили, что это белые люди, франки, а черные у них лучники и копейщики. Другие утверждали, что это исключительно дикари, вооруженные копьями и луками.
Один утверждал, что нападают они только в темноте, когда караваны останавливаются на ночлег. Другой рассказал, что его длинные ряды скованных рабов попали в засаду днем; все охранники-арабы были перебиты, уцелел только он. Третий купец поведал, что его и всех его людей пощадили и освободили, предварительно отняв все ценное. Дориан понял, что единого представления о том, кто эти разбойники и как они действуют, нет.
Одно было ясно: разбойники появлялись с дикого юга, как лесные джинны, и там же исчезали.
— Что они делают с захваченными рабами? — спрашивал он, и арабы пожимали плечами. — Может, продают где-нибудь? — настаивал Дориан.
— Для их перевозки понадобился бы большой флот. А такого флота у Берега Лихорадок никто не видел, — отвечали ему, и удивление Дориана росло.
У него было слишком мало надежных сведений, на которых можно было бы выстроить стратегию. И он сосредоточился на том, чтобы защитить караваны, снова привести их в движение, потому что торговля почти замерла. Перед лицом столь ощутимых потерь мало кто из арабских купцов на Занзибаре и Ламу соглашался идти на дальнейший риск и оплачивать новые перевозки.
Другие планы Дориана касались войны с разбойниками. Он будет преследовать их в дикой глуши, выслеживать, как диких зверей — а они и есть дикие звери — и уничтожать. Для этой цели он нанял всех следопытов и караванщиков, которые с прекращением торговли остались без работы.
Он не мог начать кампанию, пока погода на материке не изменится: стоял сезон Большой Влаги, прибрежные равнины были затоплены дождями и Берег Лихорадок оправдывал свою страшную славу. Однако когда дожди прекратятся и снова подует ветер куси, Дориан должен быть готов выступить.
Мысли о начале куси неизменно вызывали из памяти Ясмини. Этот ветер понесет ее корабль на север залива, к жениху. И эта мысль заставляла его страдать от гнева и досады.
Он подумывал написать калифу в Маскат с просьбой отменить этот брак. Он даже собирался признаться приемному отцу в своей любви и попросить позволения жениться на Ясмини. Они встречались ежедневно после наступления темноты, но когда он рассказал ей о своем замысле, Ясмини пришла в ужас и задрожала.
— Я думаю не о себе, Доули, но если отец заподозрит, что мы любим друг друга как мужчина и женщина, честь заставит его передать это дело муллам на суд шариата, как бы он ни любил тебя. И приговор для нас обоих может быть только один. Нет, Доули, в той стороне спасения нет. Наша судьба в руках Аллаха, а он не всегда милосерден.
— Я заберу тебя с собой! — объявил Дориан. — Возьмем дау и несколько моих лучших людей, уплывем и найдем место, где могли бы жить и любить друг друга.
