– Ваше имя?- поинтересовался капитан.
– Горн. – Незнакомец шагнул под световой люк, так как лишь там он мог выпрямиться во весь рост. Плечи его оказались вровень с палубными бимсами, а лампа болталась где-то на уровне пупка.
Шхуну здорово швыряло, хотя шторма не было. Деревянная табакерка и трубка капитана ездили по столешнице. Капитан посмотрел на них, поднял взгляд на меня.
– Мадж? – спросил он. Я только кивнул.
– Черти б его взяли, – бросил он и обратился к Горну: – Поздравляю!
– С чем?
– Ну, знаете ли, – уставился на него Баттерфилд. – Я ще требую от вас благодарности, но вы бы пропали. В тысяче миль от суши.
– Пожалуй, немного больше. Ничего бы со мной не случилось. Я направлялся к Берегу Слоновой Кости.
Баттерфилд посмотрел на карту и нахмурился.
– У вас есть секстант? – Нет.
– Лаг? Компас?
– Нет;
– Карты?
– Даже игральных нету. Но я знаю, куда я иду, и знаю, откуда вышел.
– И откуда же?
Горн назвал широту и долготу в градусах и минутах. Капитан склонился к карте и ткнул пальцем вблизи Вест-Индии:
– Вы могли бы за неделю добраться до островов.
– Да, около того,- согласился Горн. Я нахмурился:
– А почему же вы тогда шли на восток? Горн, чуть повернув голову, бросил на меня
быстрый взгляд. Что-то ястребиное было в этом движении.
– Я шел в Африку.
– Но зачем? Глаза его не мигали, и мне стало неуютно. Я перевел взгляд на карту.
– Ну, взбрело мне в голову повидать Берег Слоновой Кости.
Баттерфилд потер лоб. Табакерка поехала по столу и уткнулась в его локоть. Капитан схватился за кресло, меня качнуло. Лишь Горн стоял, словно прибитый гвоздями.
– Чертов Мадж! – выругался капитан. Затем снова обратился к Горну: – С какого вы судна?
– А какая разница? -
– Для меня есть разница. Я не судебный следователь, но капитан должен знать, 5iro привело на его судно неизвестного человека.
– Ладно. – Горн уставился прямо перед собой. – Был такой пакетбот «Меридиан».
– И куда он делся? – Думаю, погиб.
– Думаете? – удивился Баттерфилд.
– Можно с уверенностью сказать, что он погиб, – поправился Горн.
– Когда?
– Двадцать шесть дней назад.
Я разинул рот. Мы еще не вышли из Лондона! И во время всего нашего пути Горн в одиночку боролся со штормами, встречал и провожал солнце, направляясь на восток. Не хотел бы я такое испытать, да и не был способен вынести.
– А что же вы ели? – спросил я.
– В океане полно рыбы. А в рыбе полно воды, так что, пожалуйста, не спрашивайте, что я пил. Рыбину можно выжать, как лимон.
– Несколько однообразная диета,- покачал головой Баттерфилд. – Мне бы такое меню быстро надоело. Не знаю, как вы, а я рад, что вы с нами.
Горн не шелохнулся.
– Я вас включаю в команду,- продолжил капитан, не дождавшись реакции Горна. «Дракон» нырнул, табакерка уткнулась капитану в локоть и чуть не свалилась на палубу. Баттерфилд, едва успев схватить табакерку, уточнил: – Будете работать на судне. Мы идем к островам, а оттуда возвращаемся в Лондон.
Горн согласно кивнул:
– Как скажете. Выбор небогат.
Капитан вытащил судовой журнал, обмакнул перо в чернила и протянул его Горну, который согнулся над ним чуть не вдвое. В этот момент журнал поехал по столу, и капитан подтолкнул его обратно. Горн сделал пером свою отметку: элегантный альбатрос в три росчерка пера.
– Для начала вам необходимо как следует отоспаться, – предположил Баттерфилд.
– Нет. Я уже выспался и могу приступать к работе.
– Сможете подменить этого чудодея у штурвала?
Горн слегка коснулся лба – как бы отдал честь и подтвердил, что приказ принял. Он согнулся под бимсами и поднялся по трапу.
Едва он вышел, капитан Баттерфилд уставился на меня:
– Ох и странная же история! Как тебе кажется, Джон?
– Да, сэр. Но я думаю, он не врет.
– Но таинственностью он напустил – выше головы.
На это мне нечего было возразить. Но я бы и не успел ничего ответить, так как в этот момент «Дракон» нырнул так, что капитан чуть не уехал от стола вместе с креслом. Лампа подпрыгнула, вещи разлетелись по каюте. Я инстинктивно напрягся, ожидая удара волны, но никакой волны не было. Мадж обладал талантом и в тихую погоду вел судно так, что казалось, за бортом бушует ураган.
Баттерфилд поднял глаза к небу, виднеющемуся сквозь световой люк, обозрел неразбериху под ногами и остановил взгляд на карте. Пальцем он прочертил маршрут Горна через океан:
– Против ветра. Чего ради?
«Каприз, – подумал я. – Ради развлечения. Почему бы и нет?» Но я опять промолчал, заметив резкое изменение в поведении судна. Лампа перестала болтаться. Шторы, не пропускавшие свет в каюту, неподвижно повисли.
Я высунулся в световой люк и увидел у штурвала Горна.
Он стоял, расставив ноги, и вел судно так, что казалось, судно управляет им, движение руля передается через румпель на спицы штурвала, а руки Горна двигаются, как послушные кривошипы и шатуны отлаженного механизма. Безупречный, как бог, он, казалось, был рожден, чтобы править судном.
Баттерфилд поднялся и начал наводить порядок, устраняя сокрушительные последствия вахты Маджа. Я пытался представить, сколько раз он проделывал то же самое, в течение многих лет плавая вместе с Маджем. Он повесил на место двуствольный пистолет с кремневым замком, поднял Библию. Я улыбнулся, когда он снял с верхней полки носки, которые, как он точно помнил, лежали на нижней. А когда он с комичной скорбью в голосе воскликнул:
– О, мой бедный секстант!
Я не смог удержаться от смеха.
– Тебе смешно? – Он резко обернулся. – Удивляюсь тебе, Джон.
– Извините, – смутился я.
– Секстант погнут. – Баттерфилд держал инструмент, как пострадавшего ребенка.- Понимаешь, что это значит?
– Да, сэр, – опечаленно ответил я. Хотя лишь смутно представлял, каким образом он, наводя секстант на солнце или звезды, может определить местонахождение судна, но понимал, что от испорченного инструмента проку нет.
– Если бы я был суеверным, – размышлял вслух капитан, потрясенный поломкой секстанта; – я решил бы, что мистер Эбби прав.
Горн быстро влился в команду, как бродячая собака, нашедшая дом. Он охотно брался за любое дело, работая за троих. Вечер он встречал у штурвала, сосредоточенно наблюдая за появлением первых звезд на меркнущем небосводе.
Его любимым местечком было подножие фок-мачты, где он сидел с ножом, обстругивая свои деревяшки, днем и. ночью, когда делать было нечего. Но как только появлялась работа, он вызывался первым.
