– Скажи, что ты ищешь? Может, я помогу?
– Оружие, взрывчатку, – ответила она.
– Разве не видно, что на мне ничего нет? – спросил я. – Уже не говорю о том, что на арабского террориста я не очень похож.
– Ну, мало ли. Можно и маленьким оружием убить, – ответила она.
– Убить я могу голыми руками, – улыбаясь, сообщил ей для сведения.
– У меня есть защитники! – криво улыбнулась девушка и показала на двух старых перцев, таких же шибздиков с винтовками, как израильские морские пехотинцы.
– Эти, что ли?! – искренне удивился я.
На этот раз она улыбнулась весело.
По пути я подошел в другой проходной и, не заходя внутрь, спросил, как быстрее добраться до центра города? Вышли двое, обыскали меня, после чего подробно и толково ответили на вопрос.
– А зачем вы меня обыскивали? – спросил их. – Я ведь не собираюсь к вам заходить.
Они не поняли вопрос. Я сам нашел ответ примерно через час, когда меня обыскали в пятый раз. Они все тут друг друга обыскивают. То ли это ассиметричный ответ на борьбу с сексуальными домогательствами, то ли еще один способ избавиться от безработицы, то ли трусость перешла в клиническую фазу. Я склоняюсь к третьему варианту. Поскольку у меня другая фобия – неприязнь к шмонам любого вида, плюнул на израильские достопримечательности и пошел на судно. На обратном пути никого ни о чем не спрашивал, поэтому ровно на один обыск было меньше. Что радовало – когда материл, меня понимали.
Северо-восточный ветер продержался трое суток. За это время мы вышли к берегу южнее Бейрута. Здесь в море впадала какая-то речушка с мутной, светло-коричневой водой. Ее и набрали, распугав местных жителей из небольшой деревушки в полсотни домов с плоскими крышами, разбросанных на склоне холма, спускавшегося к морю. Весь склон был в террасах, на которых что-то выращивали. Только вершина покрыта лесом. Туда и убежали крестьяне. Мои матросы с жадностью хлебали мутную воду, даже не давали ей отстояться. Пили и истекали потом и опять пили и потели. Лодка привозила по три бочки. Пока делала ходку, две бочки из предыдущих трех уже были пустыми. Только после захода солнца бункеровка пошла быстрее. Затем весь экипаж по очереди искупался в реке, смыл с кожи соль, накопленную за предыдущие дни. Я тоже искупался. Прямо в нижней одежде, которая заскорузла, целыми днями пропитываясь потом. Мутная вода казалась прохладной, хотя была, наверное, не холоднее двадцати градусов. Люди сразу приободрились, повеселели. Теперь их можно было вести в бой. На ночь мы отошли подальше от берега и легли в дрейф.
Утром двинулись на юг. С утра ветер упал баллов до четырех, но к полудню начал раздуваться, чему все обрадовались. На ходу жара не так сильно чувствуется.
Вскоре из «вороньего гнезда» донесся долгожданный доклад:
– Вижу судно и не одно!
Десять галер шли, держась берега. Судя по высокому надводному борту, генуэзские. Паруса были опущены, потому что галеры шли под слишком острым углом к ветру. Обычно у генуэзцев паруса не в вертикальную полоску, как у венецианцев, а в косую, хотя возможны самые разные варианты, и корпус они редко разрисовывают, но на этот раз у флагманской галеры на носовых скулах были нарисованы большие голубые глаза. Мы разошлись с ней на удалении мили две. Галера даже не рыскнула в нашу сторону. В эту эпоху купец и пират – синонимы. Я бы на их месте попробовал захватить подвернувшееся суденышко. На что и рассчитывал, собираясь увлечь за собой несколько галер, а потом растянуть их строй и захватить одну. Видимо, в данном караване собрались исключения. Тогда будем нападать сами. Я изменил курс, чтобы сблизиться вплотную с последней галерой. Она была немного меньше передних. У тех по полсотни весел, а у этой всего сорок. Что не мешало ей идти вровень с остальными. Заметив мой маневр, она начала подворачивать вправо. Наверное, собиралась догнать предпоследнюю галеру, чтобы вдвоем обиваться от меня. На передней ее мачте подняли красный флаг, довольно длинный. Такое впечатление, что просто размотали рулон красной материи. Остальные генуэзцы сперва не приняли меня всерьез. Видимо, им и в голову не приходило, что одно торговое судно непонятной конструкции отважится напасть на их караван. Только, когда нас с жертвой разделяло всего пара кабельтовых и стало понятно, что мы задумали, на остальных галерах, начиная с предпоследней, по очереди подняли красные флаги, передавая сигнал флагману о нападении на эскадру. Предпоследняя галера повернула влево, собираясь лечь на циркуляцию и атаковать меня. Развернуться быстро они не могли, слишком велика была инерция.
На носовой платформе последней галеры собрались два десятка арбалетчиков. Тетиву натягивали руками, поэтому стреляли не так быстро, мощно и далеко, как мои. По мере сближения судов, вражеских арбалетчиков становилось все меньше. Погибло и двое моих. Еще человек пять были ранены. Тарана у галеры на было, но она попыталась встретить нас форштевнем. Мы въехали ей в левую скулу. Удар был сильный, я чуть не упал, хотя держался за фальшборт. Шхуна протяжно загудела пустым трюмом. Визгливо заскрипело трущееся дерево. Нос шхуны отбросило вправо, а корму – влево. У галеры – наоборот. В итоге мы, потеряв большую часть инерции переднего хода, пошли вдоль ее борта на удалении метров десять. Несколько «кошек» уже зацепились за фальшборт галеры. Никто даже не пытался отцепить их. Мы были выше, поэтому мои арбалетчики стреляли сверху вниз, быстрее и прицельнее.
У галеры вдоль бортов шли палубы, закрывающие гребцов не столько, наверное, от водяных брызг, сколько от палящего солнца, причем в кормовой части, где лежал груз, палуба была сплошная, от борта до борта, с грузовым люком в центре. Там, где сидели гребцы, в палубе было длинное прямоугольное отверстие, ограниченное чем-то типа леерного ограждения с деревянными стойками. У кормового среза отверстия, под тентом из куска парусины, натянутым между мачтой и ограждением, стоял большой барабан, чтобы задавать гребцам темп. На баке под площадкой для арбалетчиков находился кубрик для экипажа. Переднюю переборку заменяли три куска парусины, средний из которых, не привязанный внизу, колебался. Наверное, там прячутся оставшиеся в живых арбалетчики. На корме располагался надстройка, у которой был длинный деревянный козырек. Из-за него не было видно тех, кто стоял у надстройки, в том числе и рулевых, которые продолжали ворочать длинное рулевое весло левого борта.
Остальные весла гребцы левого борта успели убрать, поэтому остановились мы не так быстро, как мне хотелось бы, дошли носовой частью шхуны почти до кормы галеры. Там и опустили «ворон». Клюв не достал до палубы, поэтому трап лежал на фальшборте наклоненный вниз и пошатывался. Если упадешь с него, не выплывешь, доспехи сразу утянут на дно. Я быстро сбежал по «ворону» на галеру, по пути поймав в щит болт из арбалета. Кто по мне выстрелил – не заметил. Болт пробил железный щит выше руки, но застрял в нем. Всего сантиметров пять передней части болта, более тонкого и длинного, чем наши, с трехгранным железным наконечником, торчало внутри щита. Наш бы пробил с такой дистанции насквозь. Я побежал направо, к кормовой надстройке. Там под козырьком, защищавшим от моих арбалетчиков, стояли восемь человек со спатами или короткими копьями, закрываясь большими овальными щитами, на которых на синем поле была намалевана странная золотая птица, напоминающая общипанного двухголового петуха. Щиты были нашпигованы арбалетными болтами. Если щит изготовлен из толстых досок вяза, болт может в нем застрять. Железные пробиваются легче. Впрочем, щиты из толстых досок делают редко: слишком тяжелые. Пехотинец не будет таскать такой. Их обычно применяют при защите крепостей и на судах, как сейчас. Следом за мной перебежал Бодуэн и повернул налево, к носовому кубрику. Я взял его в поход, чтобы подзаработал и повидался с земляками. Следующий член абордажной партии побежит за мной, а четвертый за рыцарем и т. д.
