Когда Володя перевел слова француза, посуда на столах зазвенела от общего дружного хохота, как во время хорошего шторма.
После обильного обеда гость начал торжественно прощаться со всеми и опять раскланиваться и благодарить. Особо он поблагодарил мосье Волошина за столь полное описание всех странностей и загадок, обнаруженных нами на шхуне, и за меры, принятые им, как сказал мосье Кушнеренко, для сохранения всего именно в том положении, в каком оно было найдено, но глаза инспектора при этом откровенно смеялись.
И тут Сергей Сергеевич торжественно протянул ему аккуратно перевязанный пакет.
Француз просиял, вероятно, подумав, что ему презентуют на память, по крайней мере, бутылку так понравившегося коньяка. И тут же сник, услышав слови Волошина, переведенные ему секондом:
— Мы сохранили в холодильнике пробы пищи, оставшейся на тарелках на шхуне. Анализ показал в них присутствие мышьяка.
— О! Благодарю вас, мосье! — перевел секонд ответ инспектора. Но при этом Гастон смотрел на пакет с таким отвращением, что не оставалось никаких сомнений: расставшись с нами, он немедленно вышвырнет его за борт.
А Волошин уже подавал ему довольно пухлую папку, говоря секонду:
— Володя, расскажите ему коротенько о конкурсе, который мы провели, и объясните, что здесь переведенные вами специально на французский язык краткие конспекты историй, сочиненных нашими фантазерами. Может, они ему пригодятся.
Секонд стал объяснять Гастону Рузе, что в папке. У того на лице появлялось выражение возраставшего удивления и тревоги. Посмотрев на папку с явным испугом, он начал что-то тревожно спрашивать у Володи.
— Что его пугает? — спросил Волошин.
— Он говорит: «Надеюсь, никаких историй о космических пришельцах и летающих тарелках, ставших так модными в болтовне об этих треугольниках?» Он не любит научной фантастики.
— Ну, во-первых, это уже фантастика не научная, — засмеялся Волошин. — Но вы успокойте его: все гипотезы, скажите, вполне достоверны.
Гастон Рузе выслушал ответ Володи, с явным сомнением покачал головой, подчеркнуто тяжко вздохнул, но все же сунул папку под мышку.
— Скажите ему также, Володя, что мы будем весьма признательны, если он найдет время хотя бы коротенько сообщить о результатах своего расследования, — добавил Волошин, наслаждаясь растерянностью полицейского. — Там указан мой ленинградский адрес.
Наконец веселый француз со всеми распрощался и направился к трапу вслед за негром-капитаном.
Придерживаясь за поручни, Гастон, смеясь, что-то сказал на прощание. Секонд перевел, тоже засмеявшись:
— Ну что же, как обычно говорят местные жители, когда их за какое-нибудь преступление уводят из зала суда в тюрьму: «Парахи оэ». Это можно перевести так: «Я ухожу, а вы остаетесь...» Счастливого плавания и поменьше загадочных встреч в океане!
Шлюпка отчалила и направилась к спасательному катеру. Мы махали веселому сыщику.
Удастся ли ему разгадать тайну «Лолиты»?
«Богатырь» дал басистый прощальный гудок, и мы двинулись вперед, рассекая форштевнем волны. Свежий ветерок развевал у нас на мачте бело-голубой вымпел с изображением двух перекрещенных якорьков, над которыми было написано: «Академия наук СССР».
А спасательный катер, прощально взревев сиреной, поплыл в другую сторону — туда, где прятался за горизонтом сказочный остров Таити, который мы так и не увидим.
И на буксире за катером, покачиваясь на волнах, уходила от нас «Лолита», так и не открывшая тайны.
Мы провожали её взглядами, пока она не исчезла сверкающей дали — там, где океан незаметно сливается с небом.
— Ну вот и конец детективщике, — с явным сожалением в голосе произнес Волошин. — Океанографы Лунин довольны, тщательно анализируют весь путь «Лолиты». Ее скитания в океане показывают, что система течений тут оказалась гораздо интереснее и сложнее, чем считали прежде. Так что, вполне возможно, «Лолита» наградит океанографов какими-нибудь новыми любопытными открытиями. А вот свою тайну она уносит с собой, её мы так и не узнали... Обидно. Остается только фантазировать и гадать...
На следующий день за обедом Волошин торжественно объявил, что вечером после ужина там же, на палубе, под вертолетной площадкой, будут заслушаны замечания и возражения по рассказанным историям, а затем состоится присуждение премии путем тайного голосования, так что он просит всех приготовиться.
Обед прошел в непривычной тишине. Я несколько раз ловил себя на мысли, что в кают-компании чего-то не хватает.
И вдруг понял: загадочного выкрика попугая! Он как бы то и дело напоминал нам о тайне «Лолиты». А теперь уплыл вместе с нею. Жаль, попугая нам явно не хватало.
После обеда все, конечно, размышляли, какой же из выслушанных нами историй отдать предпочтение за оригинальность выдумки. Решить это было не так-то просто.
Что касается оригинальности выдумки, я, пожалуй пальму первенства всё-таки отдал бы рассказу Бой-Жилинского, несмотря на его зловещую мрачность. Но уж больно драматичными были переживания кока, отравившего в припадке помрачения сознания всех товарищей, побросавшего их тела за борт и ничего не помнящего об этом, растерянно бродящего по пустой шхуне, удивляясь, куда же все могли подеваться, если шлюпка на месте. Не улетели же они в самом деле на небо и не побросались за борт в припадке массового сумасшествия?
Да, это было придумано неплохо. Но и рассказ профессора Карсона не уступит в оригинальности. И кроме того, ведь он в самом деле единственный, в котором так ловко мотивированы и объяснены решительно все загадки.
Интересно, какой истории отдадут предпочтение другие?
А какая из них ближе к истине? Это решить было, пожалуй, потруднее. Никто из нас ведь не знал пока, как и раньше, что же на самом деле произошло на «Лолите». Неужели Волошин прав, и мы в самом деле никогда не узнаем этого? Обидно.
Вечером все торопливо поужинали и поспешили на палубу. Волошин занял место за столиком, посреди которого гордо задирал нос сверкавший, словно и впрямь из чистого золота, бюст барона Мюнхгаузена. Кому он достанется?
— Ну что же, сначала выслушаем замечания по каждому рассказу, — предложил Волошин. — Итак, первая история, рассказанная профессором Луниным: о шаровой молнии, принятой суеверными моряками за дьявола. У кого есть по ней замечания и возражения, прошу.
— У меня, разумеется, — поспешно поднялся Макаров, раскрывая блокнот.
— Ну, разумеется, у тебя! Кто же ещё на «Богатыре» страдает в такой степени манией критиканства, — покачал головой Волошин.
Большие друзья, сейчас они предвкушали удовольствие поддеть друг друга, а мы — весёлое представление.
