Ли Ти-сян молился всем богам, каких только знал, Давал им клятвы, лишь бы Журба выжил. Но матросу становилось все хуже и хуже. Ли Ти-сян готов был пожертвовать собой, чтобы спасти товарища. Обернув к Северову лицо с лихорадочно поблескивающими глазами, он умоляюще сказал:
— Помогай, капитана... Максимка спасай нала... Его шибко пухо...
— Хорошо, Ли Ти-сян, хорошо, — Северов вышел из каюты.
В сильном волнении он пришел к Микальсену. Тот, увидев расстроенное лицо комиссара воскликнул:
Что с вами, господин Северов?
Матрос Журба умирает, — Иван Алексеевич от быстрой ходьбы задыхался. — Надо немедленно отправить его на китобойном судне в Петропавловск.
Микальсен был в затруднении: «Как к этому требованию отнесется Бромсет? Нужно оттянуть ответ до его возвращения. Пусть сам и решает, но как задержать? Под каким предлогом?»
Я жду, — прервал затянувшееся молчание Севе ров. — Умирает человек, который тяжело ранен вашим матросом.
Да, да, конечно, доставим в Петропавловск, — за кивал Микальсен, усиленно стараясь придать своему лицу участливое выражение. — Вон подходит китобоец!
Северов обернулся. К базе шло китобойное судно. Было видно, как у форштевня кипят буруны, как китобоец чуть накренился на левый борт, под которым была туша.
Микальсен прищурился:
— «Вега-пятая». Вот на ней сейчас и отправим вашего матроса. Они быстро дойдут до Петропавловска, — говорил Микальсен, размышляя в то же время над тем, как задержать отправку Журбы.
Северов неожиданно пришел ему на помощь.
— Матроса будет сопровождать врач Захматова. Микальсен всплеснул руками:
— Что вы, господин Северов! Это же невозможно. Команда китобойца не пустит женщину на борт! Тут я беспомощен! Если она поднимется на китобоец, то команда оставит судно. Никогда женщины не бывали на китобойцах. Это морской закон, и его свято выполняют охотники. Я знаю, что это суеверие темных людей, но тут я ничего не могу поделать...
Северов был озадачен неожиданным препятствием и даже не уловил ноток облегчения в голосе Микальсена.
Иван Алексеевич спросил:
— Как же быть? Неужели мы можем допустить смерть Журбы. Тогда надо идти в Петропавловск базе.
Прекратить промысел на несколько дней? — у Микальсена широко раскрылись глаза.
— Жизнь человека дороже китового жира, господин Микальсен! — возмутился Северов. — Я жду вашего ответа!
«Черт, что же делать? — капитан-директор растерялся. Из-за какого-то матроса срывать промысел. Отказать — будут неприятности, да и еще что скажет Бром- сет. Всегда он отсутствует в трудный момент». Мысль о Бромсете точно осветила Микальсена. Вот где выход. Он взглянул в сердитое лицо Северова:
Вы правы. Я, конечно, согласен с вами, что матроса надо доставить в Петропавловск раз он так плох. Но база будет идти намного дольше, чем китобойное судно.
Вы же только что утверждали, что на китобойце невозможно идти врачу Захматовой, — напомнил Северов. — Я не понимаю вас!
Нужно подождать «Вегу-первую», — Микальсен даже улыбнулся. — Гарпунер Юрт Бромсет хороший человек, не суеверен, и его слово для команды судна закон. Он уговорит и Ханнаена. Тому тоже никакие суеверия не страшны. Выпьет лишнюю чашечку своего итальянского кофе и поведет «Вегу» в Петропавловск. Хе-хе-хе!
«И он смеется над несчастным Орацио». — В Северове бушевало негодование.
Капитан-директор, очевидно, прочитал по лицу Ивана Алексеевича его состояние, оборвал смех, зашарил в карманах, достал трубку и с нарочитым вниманием занялся сю: «Не знаешь, как себя держать с этим комиссаром».
Поверьте мне, господин Северов, — добавил Микальсен, — это лучший и верный шанс!
Хорошо, подождем Бромсета, — согласился Северов и ушел.
Микальсен облегченно вздохнул. Он с удовольствием потягивал из трубки дым крепчайшего «кэпстена»[22]
Кэпстен — сорт табака (англ.). и думал о том, что промысел начат удачно. «Этот район Берингова моря действительно богат китами, как это утверждали карты и записи американских китобоев еще с прошлого века». Микальсен вспомнил категорическое предупреждение президента компании Асклунда — ни в коем случае не знакомить с этими картами русских.
День для Северова и его товарищей тянулся мучительно медленно. Китобойные суда подводили к базе свою добычу и снова исчезали за горизонтом, а «Веги-1» не было.
Иван Алексеевич приготовил письма секретарю губкома партии и написал жене:
«Дорогая Сонечка! Итак, я становлюсь китобоем, вернее пока еще только наблюдателем, свидетелем китобойного промысла, но знай, что все, что я здесь увижу, потом пригодится. Неужели исполнится мечта наших отцов, Лигова, мечта моей юности? Как бы мне самому хотелось сегодня преследовать морского исполина. Это очень волнующее зрелище...»
Иван Алексеевич рассказывал жене обо всем интересном, но ни об одной тревожившей его мысли, ни о печальном случае с Журбой. Он знал, что она будет сильно беспокоиться, переживать за него, если об этом узнает.
«...Охотиться мы будем до глубокой осени. Правда, горько наблюдать, как иностранцы промышляют в наших подах, но я верю, что это продлится недолго. Теперь, когда весь народ — хозяин страны и ее богатств, русский китобойный промысел будет возрожден. Я очень и очень скучаю о тебе. Знаю, что и тебе одной трудно. Береги себя, о нас с Мэйлом не беспокойся. Здесь мы не одни. Я встретил и взял на флотилию одного своего бывшего матроса, и врач у нас свой, советский. Так что, видишь, мы тут не скучаем среди чужих людей. Не прислал ли Геннадии письмо? Целую милую жену...»
Северов отложил перо, задумался. Сопя, жена... Нелегко сложилась их жизнь, но она всегда была хорошей, верной и надежной подругой и в годы личных неудач, и в годы интервенции, когда Северову приходилось скрываться... Не раз она выносила издевательские допросы и обыски белогвардейцев, японцев, французов, американцев... Бедная, сколько пришлось испытаний на ее долю. И никогда она не жаловалась, не требовала от него другой жизни. Он был счастлив с пей и, гле бы ему ни приходилось плавать, как бы далеко он ни был от родного порта,
он всегда чувствовал ее любовь, ее заботу... Милая, дорогая жена!" Как благодарен он ей за все, что она принесла в его жизнь.
2
«Вега-1» шла на север. Когда слева за кормой остался мыс Кроноцкий, судно подошло ближе к скалистому берегу. Ханнаен не покидал мостика. Незнакомые воды таили в себе опасность, хотя в штурманской рубке и лежали точнейшие карты английского адмиралтейства. Ханнаен часто сверялся по ним и, возвращаясь на мостик, цепко обхватывал руками поручни, осматривал море, точно пытаясь проникнуть взглядом сквозь толщу воды, вовремя заметить притаившиеся там острые рифы. Ветер развевал длинные волосы капитана. Он щурился от встречного ветра, и это придавало Ханнаену вид дикого зверя, высматривающего добычу.
