— Вот видите, — сказал он чуть дрогнувшим голосом, — о мире только можно мечтать, как о детских снах. Сколько еще страданий должно перенести… человечество, — он чуть было не сказал Германия, — прежде чем наступит эра мира и порядка!
— Мы добьемся этого! — твердо сказал радист.
— Вы? — удивился фон Гиллер.
— Да, мы!
— Кто? Неужели, — он показал пальцем вверх, — они?
— Да, и многие из них.
— Коммунисты, или, как их теперь называют, большевики?
— Да, большевики, совершившие великую революцию. А вы кого имели в виду?
— Силы, более организованные, имеющие вековые традиции, пронизанные воинским духом, верностью нации, только они в состоянии создать порядок.
— Неужели вы убеждены в возможности создания мирового рабовладельческого государства?
— Ну конечно! Иначе погибнет цивилизация, как у вас в России.
— Там ничего еще не погибло, наоборот, в России родится действительно повое государство, новое общество!
— У нас разные точки зрения. Будущее покажет, кто из нас прав.
— И очень скоро.
— Тем лучше.
Барон фон Гиллер опять опустил глаза и сказал:
— Не будем ссориться. Судьбы мира зависят не от нас.
— Именно от нас!
— Я по чувствую в себе столько возможностей, чтобы вершить историю, — он сухо засмеялся.
Улыбнулся и радист, положительно ему нравился сегодня барон, похожий на волка, сохранившего все свои повадки, но уже начавшего приручаться, вернее, терпеть своих хозяев: скалившего зубы не с намерением укусить, а только чтобы показать свою непокоренность.
— Наверное, есть и местные новости? — спросил он и горько улыбнулся, стараясь показать, как ему тяжело нести груз своих убеждений и не находить сочувствия и как он счастлив вести простую дружескую беседу с таким симпатичным человеком. — Мы в мирном полушарии, здесь нет войны. Что нового в Индии, Цейлоне? Где мне хочется побывать — так это в Австралии…
— Нет мира и здесь. Вы помните бразильца, который мы повстречали ночью.
— Да, да. Он прошел, как рождественская елка, весь в огнях и с музыкой.
— Его сегодня ограбил «Хервег» — один из последних рейдеров Германии, забрал уголь, продукты, воду.
Фон Гиллер помолчал, чтобы не выдать охватившую его бурную радость, и сказал:
— Как жаль, что и здесь не спокойно. Но что делать этим несчастным людям с крейсера вдали от родины, лишенным всего необходимого? Германии возместит стоимость ущерба, нанесенного бразильской компании.
— Когда?
— После войны, конечно.
— Долго придется ждать. Мой коллега со «Святой Терезы» передал, что они не дойдут до ближайшего порта, если не подоспеет помощь.
Барон фон Гиллер соглашался, вздыхал, качал головой и тщетно ждал, когда радист наконец заговорит о содержании лежащей на столе шифрованной телеграммы, а тот некстати завел разговор о тонкостях берлинского произношения и докучал барону до тех пор, пока не раздался отбой боевой тревоги. Барону фон Гиллеру пришлось поблагодарить за приятно проведенные минуты и уйти, так как радист встал, собрал со стола листки и сунул их в карман: близилось время, когда он приносил последние новости на мостик.
После учений на баке шло обсуждение инцидента у грот-мачты. Все сходились на мнении, что не стоило Назару Брюшкову из-за птицы затевать ссору, а надо было уважить Гриньку. Гарри Смит находился тут же, покуривая из своей фарфоровой наяды. Всякий раз, когда он слышал упоминание о злополучной Петрели или свое имя, переиначенное матросами, то улыбался и произносил несколько горячих, но совершенно непонятных слов, тщетно стараясь объяснить, почему он полез в драку.
Матросы одобрительно отнеслись и к распоряжению командира объявить боевую тревогу.
Пришел Феклин, курильщики расступились, давая ему место у самой кадки с водой, и примолкли, ожидая самых свежих новостей с мостика. Феклин закурил от услужливо поданного фитиля, затянулся, нашел глазами Брюшкова и сказал:
— И безмозглый же ты дурак, Назар.
Матросы повернулись к Брюшкову, тот усмехнулся, повел плечами, ему явно стало не по себе и от замечания Феклина и от чересчур пристального внимания товарищей.
— Ну что вы, ну было. В сердцах ведь, рвет из рук и бормочет. А дьявол его знает, что бормочет.
— Что бы ни бормотал, а он спасенный гость, а если хочешь знать, эта самая Петрель вроде как священная птица для всех моряков. — Феклин крепко затянулся и, для важности немного помолчав, продолжал в напряженной тишине: — Ты, поди, и не слыхал о Великом корабле? — продолжал он терзать побагровевшего Брюшкова.
— А ты сам-то слыхал?
— Слыхал, и ты вот слушай. — Феклин отвернулся от него и, поощряемый вниманием товарищей, рассказал только что услышанную в кают-компании от командира клипера легенду о Шторм Петрели и Великом корабле.
— Стало быть, по всем морям и океанам плавает без задержки круглый год агромадный корабль, и команда на нем — все души погибших, одним словом, утопших моряков.
— Наша братва, значит? — спросил Зуйков.
— И наша, и всякая. Там самые лучшие капитаны вахту несут и матросы тоже. Души, конечно, только, но порядок у них полный.
— При чем же здесь птица? — спросил Брюшков.
— При том, что помалкивай — и узнаешь при чем. А птица Петрель здесь самая главная, потому что без ее помощи никак не попасть на этот корабль. Птица эта всегда в здешних местах за судами вьется, и надо, чтобы каждый моряк заручился ее дружбой, чтобы у каждого была своя, Петрель. И вот когда он отдаст концы, душа его вылетит из тела, начнет искать себе подходящее место, то Петрель тут как тут, лети, дескать, за мной, бедная душа, я тебя устрою. И приводит на Великий корабль, и там принимают морскую душу на полное довольствие. Вот она что за Петрель, братцы! Если с ней по-хорошему, то она к тебе с полным почтением, а если вот так, по-брюшковски, то и она может так устроить, что сыграешь за борт с концом и будет твоя душа носиться по ветру над водой и выть в снастях как неприкаянная. Ну что, понятно теперь тебе, кому ты голову хотел скрутить да за что скандал поднял?
— Ну ее, Петрель твою, ко всем святым апостолам. Сказки все это. А насчет Гриньки — пусть сам не задирается. Я еще с ним поговорю при случае. — Брюшков повел глазами, ища сочувствия.
Унтер-офицер Бревешкин витиевато выругался, но нельзя было понять, то ли он на стороне Брюшкова, то ли сочувствует Гарри Смиту.
Громов сказал Брюшкову:
— Разговору у нас с тобой, Назар, будет еще много, и серьезного разговору.
— Не стращай! Я ведь терплю, терплю, да враз все фалы оборву.
