Эта счастливая пора длилась несколько недель. «Лидия» упорно неслась на юг, вечера стали прохладными, синее небо посерело, и после многих ясных недель первый дождь оросил палубу «Лидии». Западный ветер становился все более пронизывающим, так что леди Барбаре, чтобы сидеть на палубе, приходилось кутаться в плащ. Вечера у гакаборта пришли к неминуемому концу. «Лидия» неслась, подгоняемая свежим ветром, становилось все холоднее, хотя в южном полушарии стояло лето. Впервые в жизни леди Барбара увидела Хорнблауэра в дождевике и зюйдвестке, и подумала, что, как ни странно, этот ужасный наряд ему к лицу. Временами он неспешно заходил в каюту – раскрасневшийся от ветра, с блестящими глазами, – и она чувствовала, что пульс ее учащается.
Она знала, что это глупо. Она говорила себе, что слабость ее объяснима: Хорнблауэр – единственный хоть сколько-нибудь образованный и начитанный человек на борту «Лидии», а тесно общаясь на протяжении четырех месяцев, она неизбежно должна была либо полюбить, либо возненавидеть его. Поскольку ненависть ей чужда, любовь была неминуема. Она говорила себе, что, как только вернется в цивилизованное общество и увидит Хорнблауэра в привычной для себя обстановке, почти изгладившейся из памяти за долгие месяцы, он потеряет для нее всякую привлекательность.
Она напоминала себе, что на корабле все видится в неверной перспективе. Соленая свинина и соленая говядина, хлеб с жучками и сушеные бобы, стакан лимонного сока два раза в неделю – томительное однообразие. При такой жизни всякий пустяк раздувается до неимоверных размеров. Как зубная боль исчезает, стоит отвлечься на что-нибудь серьезное, так и сердечная боль пройдет, вытесненная другими заботами. Все это было очень разумно и справедливо, но, как ни странно, отнюдь не приносило облегчения.
Они достигли области западных пассатов. С каждым днем ветер ревел все яростнее, с каждым днем волны вздымались все выше. «Лидия» неслась все быстрее; временами от полудня до полудня она делала по двести сорок морских миль. Случались дни, когда леди Барбара лежала, держась за койку, а Геба (она так и не научилась переносить качку), подвывала, лежа на палубе и даже в одеяле стуча от холода зубами. Огонь не разводили, ничего не готовили, а корабль стенал, словно церковный орган.
В самой южной точке их путешествия мыс Горн показал, что не зря слывет непредсказуемым. Проснувшись однажды утром, леди Барбара почувствовала, что корабль опять качается более или менее упорядоченно. Вскоре постучал Полвил с известием от капитана, что сегодня леди Барбара может, если захочет, воспользоваться сносной погодой и выйти подышать на палубу. Она увидела синее и ясное небо. Было холодно, и она с удовольствием закуталась в предложенный Джерардом шерстяной сюртук. Штормовой ветер сменился свежим бризом, и «Лидия», накренясь под всеми парусами до бом-брамселей, весело бежала вперед. Сияло яркое солнце. Какой радостью было снова пройтись по палубе! Если и могла быть радость большая, так это выпить чашку горячего дымящегося кофе, который принес на шканцы улыбающийся Полвил. Была щемящая радость в том, чтобы после зловонной духоты каюты наполнить легкие свежим воздухом. Она поймала взгляд Хорнблауэра, и они обменялись счастливыми улыбками. Развешанные на просушку матросские рубахи и штаны, казалось, жестикулировали, помахивая в искрящемся воздухе тысячами счастливых рук и ног.
Мыс Горн подарил им лишь одно ясное утро; еще до полудня солнце спряталось за облако, ветер снова задул сильнее, с наветренной стороны наползли густые черные тучи и быстро заволокли небо.
– Уберите бом-брамсели, мистер Буш, – прокричал Хорнблауэр, нахмурясь. – Леди Барбара, боюсь, вам придется вернуться в вашу каюту.
Шторм с яростным визгом налетел на них еще до того, как леди Барбара успела укрыться в каюте. До вечера они неслись на фордевинд, а вечером леди Барбара определила по движениям судна (таким она стала заправским моряком), что Хорнблауэр вынужден был лечь в дрейф. Тридцать шесть часов лежала «Лидия» в дрейфе, а небеса вокруг нее рвались в клочья. Успокаивала только мысль, что дрейфуют они к востоку, в нужном направлении. Леди Барбаре трудно было поверить, что кому-либо удавалось обогнуть мыс Горн с запада на восток. Это помогло ей согласиться с Хорнблауэром, что в недалеком будущем, не позднее как сразу по заключении общего мира, все человечество встанет с требованием прорыть канал через Панамский перешеек. Пока же оставалось ждать счастливого дня, когда они достигнут острова Св. Елены и отъедятся свежим мясом, овощами и даже – совсем уж невообразимо – молоком и фруктами.
Сразу за мысом Горн все переменилось. Леди Барбаре казалось, что только вчера они неслись по серому морю, подгоняемые попутным юго-западным штормовым ветром, а волны подымались до ноков реев, и вот сегодня они уже радуются синим небесам и ласковому юго-восточному бризу. Им действительно повезло – шторм вынес их в область южных пассатов. Они оставили позади осень южного полушария, их поджидала весна северного. Море вновь сделалось синим – прежним, каким всегда кажется синий цвет в контрасте с белой пеной. Эмалевую поверхность бороздили летучие рыбки. Тяготы мыса Горн остались позади.
Казалось самым что ни на есть естественным, что леди Барбара оказалась вечером у гакаборта, что в сумраке рядом возник Хорнблауэр и принял ее неизменное вежливое предложение сесть рядом. Вполне естественно, что офицеров это ничуть не удивило, и что вахтенный офицер ограничил свою прогулку передней частью шканцев. Когда в восемь склянок Джерард явился сменить Рейнера, тот кивком подбородка и большим пальцем указал Джерарду на темную парочку у гакаборта. Джерард ухмыльнулся, в свете звезд на его смуглом лице блеснули белые зубы.
Он покусился на добродетели леди давным-давно, раньше чем капитан заметил ее существование. Он не думал, что Хорнблауэр преуспеет там, где сплоховал он. В любом случае, Джерард гордился своим здравым смыслом и не намеревался соперничать с капитаном. На счету Джерарда было довольно побед, о которых можно повспоминать во время ночных вахт, и он вполне философски желал капитану удачи, стойко держась спиной к беседующей паре.
Но для Хорнблауэра – и для леди Барбары – в Атлантике все было не так, как в Тихом океане. Хорнблауэр испытывал напряжение, которого не чувствовал прежде. Быть может, обогнув мыс Горн, он осознал, что даже самое долгое путешествие когда-нибудь приходит к концу, и три с лишним тысячи миль, отделяющие их от Портсмута, не бесконечны. В Тихом океане общество леди Барбары его успокаивало. В Атлантическом океане он чувствовал растущее беспокойство, подобно барометру, чья стрелка быстро падает в разгар вест-индского штиля.
