Тогда было решено идти в Южную Америку, затопить у тамошнего берега субмарину и затеряться где-нибудь в Аргентине. У нацистов были заготовлены там отличные убежища на случай провала их кровавой авантюры. Бункер для дизелей можно было получить по дороге в тайных подводных складах горючего, расположение которых было известно Форлендеру.
Экипаж, которому командир объявил свое решение, в реакции на сообщенную новость был неоднороден. Конечно, молодчики из группы захвата, отъявленные бандиты, знали, что в Германии их ничего хорошего не ждет, и были готовы идти хоть к черту на рога. Остальным, не покидавшим стального чрева «Зигфрида-убийцы», надоела жизнь без просвета, они знали, что наступил мир, и не хотели забираться за тридевять морей от родины. Но субмарина продолжала оставаться военным кораблем, и его экипаж был осведомлен о том, как расправляется с ослушниками устав военно-морского флота.
«Зигфрид-убийца» пошел на север, надеясь выйти в Атлантику между Британскими островами и Исландией, – через Ла-Манш проходить было опасно, – и тут путь субмарины скрестился с курсом «Адмирала Ричардсона».
Юрий Алексеевич проснулся, но глаз не открывал. Он сразу вернулся к действительности и подумал, что сон, который он видел, останется с ним, Леденевым, до конца его дней.
Из кухни послышался звук воды, бьющей из крана в кофейник, – это жена готовила завтрак. Леденев рывком поднялся с постели, спустил ноги на коврик, потрогал пальцами шершавую поверхность его и двинулся по комнате, разводя руки в стороны.
Жена Леденева, Вера Васильевна, заглянула в комнату.
– Вчерашний хмель выгоняешь? – улыбаясь спросила она.
– Какой там хмель, по рюмке выпили в баре, да и то один голландец пристал! Хочу, мол, с русскими моряками выпить… Не будешь же объяснять ему, что мы сидим не от нечего делать…
– А чего это тебя в Интерклуб потянуло? – скорее из женской привычки к расспросам, чем из желания услышать ответ, спросила Вера Васильевна. Она знала, что Леденев никогда не делился с ней служебными новостями.
– Надо было, Веруша, надо, – ответил Юрий Алексеевич. – А ты все же учуяла вчера…
– А как же! – откликнулась уже из кухни жена. – Иди мойся, да будем завтракать. Хочу сегодня в школу заглянуть. Мои питомцы к празднику сюрприз готовят, ко Дню Флота, вот и сообщили по цепочке, что хотят со мной посоветоваться.
– Школа-то, поди, на ремонте, где вы соберетесь? Шли бы к нам домой, – сказал Леденев.
– А у нас только встреча там. Потом, наверно, к нам придем, а может быть, погуляем, дни-то какие, для нашего города – великая редкость!
Вера Васильевна преподавала литературу в школе. Своих детей у Леденевых не было, и она часто задерживалась в школе, иногда майор заставал дома с десяток мальчишек и девчонок, они читали стихи, делали стенгазету или репетировали пьесу.
«Тебе легче, – подумал Юрий Алексеевич о жене, продолжая делать гимнастику, – тебе тайну сегодня раскроют, а мне мою никто на блюдечке с синей каемочкой не преподнесет. А утром – доклад у полковника Бирюкова».
С Василием Пименовичем Бирюковым Леденева связала война. Юрий Алексеевич был старшиной в отряде специального назначения, которым командовал капитан-лейтенант Бирюков. Отряд совершал лихие рейды в тыл к немцам, проводил диверсионные и разведывательные операции, высаживаясь с моря на северном побережье.
Перед окончанием войны Бирюков был неожиданно отозван в Центр, и следы его для Леденева потерялись. А Юрий Алексеевич демобилизовался и остался в Поморске. По путевке райкома партии он пришел на работу в милицию, окончил Всесоюзный юридический заочный институт, отличился в городском уголовном розыске как мастер по раскрытию запутанных преступлений. Его уже собирались было забрать в Москву, но тут приехал в Поморск бывший командир отряда, теперь уже полковник, Бирюков, назначенный возглавлять областное управление КГБ. Он-то и уговорил Леденева перейти на работу к нему.
Смерть радиста Оскара Груннерта была первым серьезным делом, за которое он взялся. Впрочем, могло оказаться, что убийство радиста было заурядным уголовным преступлением, не больше.
– Да, это возможно, – подтвердил полковник, когда Леденев закончил доклад. – Но не исключено, что тут совсем другое… Сегодня уже звонили из Москвы. Там держат расследование этого дела на контроле. Москва спрашивает, не нужна ли нам их помощь.
– А чем они могут нам помочь? – недовольным тоном произнес Леденев. – Что мы тут, слепые, что ли?
– Ты не кипятись, от помощи не надо отказываться. Но я сказал, что пока мы справляемся сами. Давай-ка посмотрим, что парни из городского уголовного розыска не успели еще сделать. Сосредоточим внимание на двух неясных деталях: бутылке и плаще.
– С бутылкой – запутанное дело, – сказал Леденев. – Следы пальцев буфетчицы и радиста на корпусе бутылки мы нашли. На горлышке след неясный, смазанный. Дактилоскописты утверждают, что этот след принадлежит кому угодно, но только не радисту. На горлышке отпечатался большой палец правой руки, а у Груннерта через папилляры этого пальца проходит шрам, который оставляет характерный след. Значит, за горлышко схватил бутылку и опустил на неизвестную голову кто-то другой, не радист. Значит, предполагается некий третий – скажем, Игрек. Мы незаметно взяли отпечатки пальцев у Элерса и Хилльмера, их дактилограммы пока ничего дать не могут.
– Кстати, что дал обыск в каюте радиста?
– Ничего существенного. Следовало осмотреть каюты стюарда и боцмана, но без разрешения капитана судна этого сделать нельзя, а идти объясняться к нему – значит объявить, что подозреваются эти двое.
– Вы правы, конечно, – сказал полковник. – И все же нужно посоветовать Нефедову убедить капитана Шторра, что такой осмотр необходим. Но эти двое, Элерс и Хилльмер, ничего не должны знать.
– Сделаем, товарищ полковник. Вчера мы выявили всех, кто обращался в поликлиники и медпункты города с повреждениями головы. Оказалось, четверо мужчин и одна женщина. Но тут мы потянули пустышку. Травмы получены при обстоятельствах, исключающих причастность к этому делу, есть свидетели.
– А тот таинственный англичанин? Что думаете делать с ним?
– В эту версию я мало верю, Василий Пименович. Судите сами. По словам Хилльмера, англичанин после предложения боцмана поискать другой столик встал и ушел. Напоминаю, что это сказал не Оскар Груннерт, а Хилльмер. Радист как раз, наоборот, предложил англичанину выпить с ними, так что у того не должно было возникнуть недобрых чувств к Груннерту. И вот радист возвращается. Трудно предположить, что, увидев его снова в баре, пьяный англичанин, ни слова не говоря, выходит следом или пораньше и убивает Груннерта. А если б они стали ссориться в баре или в коридоре, это не осталось бы незамеченным в Интерклубе.
