Дальнейшее помню фрагментарно. Среди особенно ярких(но приятных) воспоминаний был брудершафт(можно подумать, что до него мы были с Мартой на Вы) и последующие длительные лобзания. Кстати рекомендую – одна из лучших разновидностей брудершафта, это когда сразу после девичьих губ вы плавно переходите на грудное вскармливание(разумеется если фемина не против). После этого вы точно будете на ты с вашей пассией. Какая же рафинированная интеллигентка будет «выкать» своему выкормышу?
Потом в моей памяти образовалась чёрная дыра. Видимо неслабая Марта таки затащила меня в сауну(Вот дура!). В атмосфере раскалённой сауны после норвежского «Ерша» у меня начались галлюцинации. Я бредил африканской саванной, поскольку было нестерпимо жарко. Подсознание требовало очнуться и бежать в поисках более прохладных мест, но тут сердце моё упало – я понял, что бежать поздно. Меня уже начали есть! Причём хищник был явно гурманом. Он начал трапезу с самого дорогого – моего мужеского естества. Я не стал ожидать, когда после предварительного вылизывания эта зверюга отгрызёт мне всё на свете под корень и с диким воплем брыкнул его, целясь в хищную пасть и таки попал вскользь по гривастой(судя по ощущениям пяток) морде. Помню, что в ответ странное порождение африканской фауны принялось матерится на неведомом языке и даже выдало пару подзатыльников по моей ещё не оправившейся от прежних контузий голове.
Очнулся я, как не странно, в знакомой боцманской каюте. Устиныч склонил надо мной родное усатое лицо. – «Ну что, Вальдамир, жив бродяга, пропойца малолетняя? Да-а-а, не ожидал от тебя! Я понимаю первая любовь, первая сердечная драма и всё такое, но чтобы так нажраться! Однако ты не промах – отомстил своей изменнице. Ты скажи, Вальдамир, где ты вчера такую кралю подцепил? Ох и хороша девка – кровь с молоком, а здорова, как докер! Она же твоё тело бесчувственное на своём дамском плече сама, без чьей-либо помощи по трапу до каюты доставила. Наши все, кто эту сцену видел, тут же на месте влюбились в неё без памяти! Да я и сам пожалел, что староват для неё, а то бы… Она видать тебя от каких-то местных хулиганов отбивала – у неё синяк здоровый под правой скулой. Эпельбаум, чёрт рыжий ещё ответит, что тебя посеял. Ему живоглоту, что было сказано: „Смотри, чтобы малой не потерялся!“ А он знай талдычит: „Сбежал, да сбежал“. – Будто о собачонке каком».
Ты вот что, ловелас зелёный. Вот тебе чайник с настоем трав по моей личной рецептуре, чтобы всё за пять минут выдул. После проблюёшься – человеком себя почувствуешь. У нас разговор серьёзный намечается. Я вчера у местного нотариуса обретался. Завещание Варда ему относил, как на конверте в адресе указано. Так-что, будет что обсудить, поскольку интереснейшие темы там открываются.
Глава 3. «Отто фон Штурм – гордость кригсмарине и друг русалок»
«Сегодня 21 сентября 1951-го года. Этот проклятый шторм не унимается уже третьи сутки, а у малышки Эйди температура под сорок и жаропонижающее уже почти не помогает. Дышит она с трудом, хрипы в лёгких слышны без всякого стетоскопа, стоит лишь приложить ухо к её детской груди. Бедняжку мучает надсадный кашель. Она зажимает рот во время приступов и в маленькой ладошке остаётся пугающая ржавая мокрота. Это пневмония. Не нужно быть доктором, чтобы поставить диагноз. В сорок втором на борту моего У-бота так-же умирал моторист Шульц и мы ничего не могли сделать, даже всезнайка-лейтенант Курт Монке – наш акустик и по совместительству врач, с четвёртого курса медицинского факультета ушедший добровольцем на флот. Дурачок начитался романтических бредней в патриотических военно-морских журналах Кригсмарине: о героях-подводниках, арийских хозяев морей и океанов.
Курт был хорошим студентом-медиком и знал своё дело. На стоянках он успел натащить на борт нашего „Чиндлера“[10] множество полезных медицинских штучек, включая кучу медикаментов и даже походный набор дантиста. Этот кожаный саквояж, над которым вначале все потешались, очень пригодился нам в дальнем походе. Монке в течении месяца удалил больные зубы у двоих ребят – второго механика и боцманмата. После этого парня все крепко зауважали и называли не иначе, чем Наш Монке. Когда Шульц стал жаловаться на жар и боль в груди и у него начался надсадный кашель, то Монке, прослушав его стетоскопом помрачнел и сразу поставил страшный диагноз – Пневмония. Тогда это был всё равно, что смертный приговор. Про пенициллин Монке читал как-то короткую заметку в медицинских изданиях. Вроде что-то там американцы экспериментируют с какой-то плесенью, но пока всё туманно. Бедняга Шульц мучился и задыхался, пока я не приказал бледному, как полотно Монке сделать больному такой укол морфина, чтобы он мирно заснул и больше не просыпался.
Об этом знали только мы двое, а в вахтенном журнале я просто указал дату и время смерти бедняги. С того дня прошло почти девять лет и антибиотики давно уже спасают миллионы жизней. Мне же сейчас надо вырвать из лап смерти только одну маленькую жизнь и эта жизнь моей пятилетней дочери – Эйди, Эидис Вард, урождённой фон Штурм. Наше родовое древо восходит к самому Генриху фон Вальпотт, первому магистру Тевтонского Ордена. По большому счёту мне, Отто фон Штурм, всегда было наплевать на собственную голубую кровь и только с рождением дочери этот, как мне всегда казалось ветхозаветный казус приобрел для меня какое-то значение. Да и наверное я просто старею. К тому же теперь, когда мой родной Книгсберг[11], сердце Восточной Пруссии, аннексирован русскими, история моей семьи, как часть истории моего побеждённого, униженного и разодранного на части Отечества, стала для меня по настоящему важной.
Когда-то, в Рейхе борзописцы из разных газет и журналов пытались сочинять обо мне всякие небылицы. У меня с сорок первого по сорок второй годы было самое большое по тоннажу количество потопленных неприятельских кораблей и судов. Я просто был тогда удачливым командиром „Чиндлера“ – У- бота, одной из новейших на тот момент немецких подлодок. Это плут „Чиндлер“ был удачником – я же просто при нём подвизался. Один щелкопер-журналист тиснул про меня статейку в Фёлькишер Беобахтер[12]. Эта галиматья называлась простенько и со вкусом: „Отто фон Штурм – гордость кригсмарине и друг русалок.“ „Гордость кригсмарине“, это ещё можно было как-то пережить, но „друг русалок“ это уже было ни в какие ворота. „Друг русалок“, это видите ли потому, что я исправно и в больших количествах снабжал это племя рыбохвостых баб свеженькими приятелями из числа англо-американских утопленников. Надо мной потешалась вся братва из плавсостава нашей флотилии. Пришлось терпеть, пока не догадался выставить грузовик пива для всей честной компании.
