Когда бой прекратился, когда замолкла перестрелка и на севере, и на юге, пора было думать о "переселении" командующего на другой корабль: сколько можно вице-адмиралу лихачить на миноносце.
Разговор об этом первым начал Клапье де Колонг:
— Ваше превосходительство, пока есть возможность нужно перейти на более солидный корабль. И руководить удобнее, и врач вам нужен посерьёзнее местного фельдшера, да и стол будет получше…
— Да плевать на стол! — сердито отозвался адмирал. — Командовать отсюда – как из гальюна. (Коломейцев исподлобья покосился на Рожественского, но промолчал). Нам приходится работать как овчарке при стаде баранов – то разбредаются, то в кучу сбиваются. В бою ещё туда-сюда было, а сейчас построиться надо и уйти до темноты как можно дальше от пролива.
— Ну так я и говорю…
— Что вы говорите? Вы корабли видите? Сборище инвалидов. Где мне флаг поднимать?
Ну на одном из броненосцев третьего отряда.
— Нет уж, увольте. Это отряд адмирала Фелькерзама – ему и командовать… Знаете… А прикажите-ка Левицкому подвинтить своего "Жемчуга" к нам поближе… Вроде выглядит он неплохо. Если там всё в порядке – на него и перейдём.
С "Жемчугом" было всё нормально, пробоину в носу он уже залатал, мог дать ход в семнадцать узлов и через полчаса командующий вместе с офицерами штаба перешли на крейсер.
Практически сразу на мачте взвился флажный приказ Рожественского, который он отдал ещё не поднявшись на мостик: "Построиться по боевым отрядам. Иметь прежний ордер. Курс норд-вест двенадцать градусов." Эскадра стала постепенно превращаться из боевой кучи в подобие строя. Эскадра шла домой…
Удивительная вещь человеческий организм. Нежный и хрупкий: его можно убить ничтожным количеством разной химической дряни, можно убить лёгким ударом в определённую точку, да мало ли ещё как… Но он и удивительно прочен и стоек. Он может выдержать совершенно невероятные травмы и нагрузки, в экстремальных обстоятельствах он может творить такие чудеса, в которые отказывается верить самая буйная фантазия…
Непреклонная воля Вирена держала его на ногах несмотря на большую кровопотерю, контузию, боль… Держала, пока шёл бой, пока он понимал, что не может позволить себе расслабиться и уйти из боевой рубки "Ретвизана". И даже теперь, когда перестали грохотать пушки, он не собирался покидать свой пост. Он понимал, что ещё ничего не кончилось, что ещё предстоит напряжённая ночь в ожидании минных атак, что расслабляться нельзя…
Но его подсознание решило по другому. Оно "решительно потребовало" прекратить издевательство над измученным организмом: в глазах адмирала всё стало расплываться, в ушах зазвенело, колени подогнулись и Вирен стал медленно сползать на палубу по стенке боевой рубки. Благо это вовремя заметил находящийся рядом матрос и успел подхватить падающего адмирала.
— Так что, ваше благородие, — обратился он к Развозову, — их превосходительство сомлели. Прикажете отнести в салон или к дохтуру?
— Ох ты Господи! Немедленно вызови санитаров и отнесите адмирала в салон. И врача туда! Быстро!
Роберта Николаевича бережно уложили на доставленные носилки и отнесли в ближайшую офицерскую каюту (салон адмирала был безбожно разгромлен двумя японскими снарядами). К адмиралу был приставлен фельдшер, но его помощь не понадобилась: измученному организму был необходим просто отдых. Просто спокойный сон…
Глава 7. Молодая отвага старого крейсера[10]
"Дмитрий Донской" уходил на юг. После повреждений, которые крейсер получил от огневого контакта с отрядом Камимуры, шансов дойти до Владивостока не оставалось. Ход упал до одиннадцати узлов, но это при форсаже, долго такую скорость кораблю обеспечить машинное отделение не могло.
Каперанг Лебедев решил попробовать дойти хотя бы до Циндао, и там интернировать свой избитый крейсер. Особой боевой ценности "Донской" не представлял и после войны старика вряд ли стали бы даже всерьёз ремонтировать, но нужно было постараться, чтобы он не стал "победой" японцев в этом сражении и нужно было спасти экипаж.
А вот японцы считали иначе. Им была совершенно необходима лишняя победа в этом бою, лишний утопленный корабль противника, который к тому же формально являлся броненосным крейсером, что хоть и маловажно для воюющих флотов, но весьма существенно для читателей газет: для них разницы между уже потопленной "Россией" и "Дмитрием Донским" никакой – оба броненосные крейсера, и не важно, что их боевая ценность отличается в разах.
Именно так думал вице-адмирал Уриу, когда отдал приказ "Цусиме" и "Идзуми" преследовать и уничтожить вражеский корабль. И те, на пятнадцати узлах, повернули в погоню за "подранком".
Результат погони был предсказуем – делом нескольких десятков минут было сближение на дистанцию действительного огня, а вот бой… Все шансы были на стороне японцев. Вернее почти все. Им было не известно о конкретных повреждениях преследуемого, о том, какая часть его артиллерии ещё боеспособна, что с дальномерами и машинами… А полный броневой пояс "Донского" был весьма серьёзным козырем при битве с бронепалубными крейсерами. Если бы русский корабль не был уже избит противником, то вполне можно было ставить на него в стычке даже с двумя этими японцами.
Но, впрочем, уже не двумя. Вспомогательный крейсер "Такасака-Мару" тоже решил поучаствовать в добивании и поспешил напересечку с востока, а за японскими малыми крейсерами увязались два истребителя.
Наиболее рискованно приблизился вспомогательный крейсер и комендоры "Дмитрия Донского" тут же дали ему понять, что крейсер жив и лёгкой добычей не является. Лейтенант Кавамура, командовавший данным наспех вооружённым пароходом, после первых же всплесков у борта понял, что не ему пока ввязываться в серьёзную схватку. "Такасака-Мару" тут же поспешил отойти и предоставить крейсерам специально построенным для боя самим разбираться с огрызающимся русским кораблём.
И они не преминули этим заняться. После обмена несколькими безрезультатными залпами последовали первые попадания. Сначала шестидюймовый снаряд взорвался на броневом поясе "Донского", потом ещё один, — и вот уже на баке многострадального ветерана начал заниматься пожар. Но не осталась невредимой и "Цусима" – на ее мостике задымило и показались языки пламени. Позже последовал взрыв возле форштевня и японский крейсер, получив заметный дифферент на нос, существенно сбавил скорость. "Идзуми" тоже получил попадание в трубу.
Но "Донской" горел… Было понятно, что пожилой корабль ведёт свой последний бой, которого не переживёт. Нужно было думать о спасении экипажа, и Лебедев направил свой израненный крейсер к берегам островка Окиносима, который столь кстати оказался на его курсе.
