кровью и иногда отступал от индейских обычаев, но все же гораздо чаще подчинялся этим обычаям и бессознательно для себя заимствовал понятия и вкусы краснокожих — в вопросах чести они были его единственными судьями. На этот раз ему не хотелось проявлять лихорадочной торопливости и возвращаться слишком рано, ибо в этом как бы заключалось молчаливое признание, что он потребовал себе для отпуска больше времени, чем в действительности было нужно. С другой стороны, он был непрочь несколько ускорить движение челнока с целью избежать драматического появления в самый последний момент. Однако совершенно случайно молодому человеку не удалось осуществить это намерение, ибо когда он сошел на берег и твердой поступью направился к группе вождей, восседавших на стволе упавшей сосны, старший из них взглянул в прогалину между деревьями и указал своим товарищам на солнце, только что достигшее зенита.
Дружное, но тихое восклицание удивления и восхищения вырвалось из всех уст, и угрюмые воины поглядели друг на друга: одни с завистью и разочарованием, другие — поражаясь этой необычайной точности, а некоторые с более благородным и великодушным чувством. Американский индеец выше всего ценит нравственную победу: стоны и крики жертвы во время пыток приятнее ему, чем трофеи в виде скальпа; и самый трофей значит в его глазах больше, чем жизнь врага. Убить противника, но не принести с собой доказательств победы считается делом не особенно почетным. Таким образом, даже эти грубые властители леса, подобно своим более образованным братьям, подвизающимся при королевских дворах и в военных лагерях бледнолицых, подменяют воображаемыми и произвольными правилами чести сознание правоты и доводы разума.
Когда гуроны обсуждали вопрос о том, возвратится ли пленник, мнения их разделились. Большинство утверждало, что бледнолицый не вернется обратно лишь для того, чтобы добровольно подвергнуться мучительным индейским пыткам. Но некоторые, более старые, не ожидали такого малодушия от человека, уже выказавшего столько смелости, хладнокровия и невозмутимости. Решено было отпустить Зверобоя не столько в надежде, что он сдержит данное слово, сколько из желания опозорить делаваров, возложив на них вину за преступную слабость человека, воспитанного в их деревнях. Гуроны предпочли бы, чтобы их пленником был Чингачгук и чтобы он не вернулся из отпуска, но бледнолицый приемыш ненавистного племени мог с успехом заместить делавара. Желая придать особую торжественность ожидаемому триумфу, в случае если охотник не появится в назначенный час, в лагерь созвали всех воинов и разведчиков. Все племя — мужчины, женщины и дети — собралось теперь вместе, чтобы присутствовать при предстоящей сцене. Гуроны предполагали, что в «замке» теперь находятся только Непоседа, делавар и три девушки. «Замок» стоял на виду, недалеко от этого места; при дневном свете за ним было легко наблюдать. Поэтому у индейцев не было оснований опасаться, что кто-нибудь из находящихся в «замке» сможет незаметно ускользнуть. Гуроны приготовили большой плот с бруствером из древесных стволов, чтобы, как только решится судьба Зверобоя, немедленно напасть на ковчег или «замок», в зависимости от обстоятельств. Старейшины полагали, что слишком рискованно откладывать отступление в Канаду далее ближайшего вечера. Короче говоря, они хотели только покончить с Зверобоем и ограбить «замок», а потом собирались немедленно тронуться в путь, к далеким водам Онтарио.
Сцена, открывшаяся теперь перед Зверобоем, имела весьма внушительный вид. Все старые воины сидели на стволе упавшего дерева, с важностью поджидая его приближения. Справа от них стояли вооруженные молодые люди, слева — женщины и дети. Посредине расстилалась довольно широкая поляна, окруженная со всех сторон деревьями. Поляна эта была заботливо очищена от мелких кустиков и бурелома. Очевидно, здесь уже не раз останавливались индейские отряды, так как везде виднелись следы костров. Лесные своды даже в полдень отбрасывали вниз свою мрачную тень, а яркие лучи солнца, пробиваясь сквозь листья, повсюду бросали светлые блики. Весьма возможно, что мысль о готической архитектуре впервые зародилась при взгляде на такой пейзаж. Во всяком случае, поскольку речь идет об игре света и тени, этот природный храм производил такое же впечатление, как и наиболее знаменитые творения средневекового зодчества.
Как часто бывает среди туземных бродячих племен, два вождя поровну разделили между собой власть над этими первобытными детьми леса. Правда, еще несколько человек могли бы притязать на звание вождя, но эти двое пользовались таким огромным влиянием, что когда мнение их было единодушно, никто не дерзал оспаривать их приказаний; а когда они расходились во взглядах, племя начинало колебаться, подобно человеку, потерявшему руководящий принцип своего поведения. По установившемуся обычаю и соответственно самой природе вещей, один вождь был обязан своим влиянием обширному уму, тогда как другой выдвинулся главным образом благодаря своим физическим качествам. Один из них, старший летами, прославился своим красноречием в прениях, мудростью в совете и осторожностью всех своих действий, тогда как его главный соперник, если не противник, был храбрец, выдвинувшийся на войне и известный своей свирепостью. В умственном отношении он ничем не выделялся, если не считать хитрости и изворотливости на тропе войны. Первый был уже известный читателю Расщепленный Дуб, тогда как второго называли la Panthére на языке Канады или Пантерой на языке английских колоний. Согласно обычаю краснокожих, прозвище это означало отличительные свойства воина; в самом деле, свирепость, хитрость и предательство были главными чертами его характера. Кличку свою он получил от французов и очень ценил ее.
Из нашего дальнейшего повествования читатель скоро узнает, насколько эта кличка была заслуженна.
Расщепленный Дуб и Пантера сидели бок о бок, ожидая появления пленника, когда Зверобой поставил свою обутую в мокасин ногу на прибрежный песок. Ни один из них не двинулся и не проронил ни слова, пока молодой человек не достиг середины лужайки и не возвестил о своем присутствии. Он заговорил твердо, хотя совершенно просто, в соответствии со всем своим характером.
— Вот я, минги, — сказал Зверобой на делаварском наречии, понятном большинству присутствующих. — Вот я, а вот и солнце. Оно так же верно законам природы, как я — моему слову. Я ваш пленник; делайте со мной что хотите. Мои дела с людьми и землей покончены. Мне теперь остается только встретить мою судьбу, как подобает белому человеку.
Ропот одобрения послышался даже среди женщин, и на один миг возобладало сильное, почти всеобщее желание принять в качестве равноправного члена племени человека, проявившего такую силу духа. Но некоторые были против этого, особенно Пантера и его сестра Сумаха [72], прозванная так за многочисленность своего потомства; она была вдовой Рыси, павшего недавно от руки пленника. Врожденная свирепость Пантеры не знала никаких пределов, тогда
