Должно быть, я проспал часов шестнадцать — семнадцать. За это время я дважды просыпался по нужде и каждый раз видел в углу храпящего во сне священника. И каждый раз, стоило мне сомкнуть глаза, я снова погружался в глубокий сон.
Когда я окончательно проснулся, приближался вечер следующего дня. Ван Хорн стоял у маленького зарешеченного окна и смотрел наружу.
Услышав, что я проснулся, он оторвался от своего занятия и, улыбаясь, обратился ко мне:
— Как себя чувствуешь?
— Жутко, — вяло ответил я и приложил ладонь к животу. Я уже давно ничего не ел, и от голода мне свело желудок. — Как здесь насчет еды?
— В углу стоит кастрюля с какой-то бурдой, кишащей несметным количеством червей. Так что я жду, когда придет твоя подружка.
— Виктория, — как бы уточняя, произнес я и, поднявшись с пола, непроизвольно застонал. Все мои конечности нестерпимо заныли. — О чем ты говоришь?
— Она уже была здесь, под окнами, и я дал ей пятьдесят песо, которые прятал в ботинке, и попросил что-нибудь нам принести, — сказал Ван Хорн и вдруг, понизив голос, добавил: — Да вот она уже вернулась.
Сквозь решетку окна я смог разглядеть маленький дворик с фонтаном посреди. Во дворике никого из охранников я не увидел, хотя входные ворота были распахнуты настежь.
Виктория печальными глазами тревожно смотрела на меня.
— Тебе не следовало этого делать, — с нежностью в голосе сказал я ей.
В ответ она только улыбнулась и принялась по очереди просовывать сквозь решетку принесенные продукты: бутылку вина, буханку хлеба, оливки, пару длинных батонов колбасы, две пачки сигарет «Артистас» и спички.
— Приятного аппетита вам, друзья мои, — неожиданно раздался голос, и из тени арки, находящейся в стене, справа от нашего окна, появился полковник Бонилла.
— Прошу вас, Бонилла, не наказывайте ее! — взмолился я, когда тот подошел к Виктории. — Она всего лишь хочет нам помочь.
Девушка пугливо посмотрела на Бониллу.
Тот погладил ее по голове и произнес:
— Иди своей дорогой, детка, и не ищи себе неприятностей.
К моему удивлению, Виктория улыбнулась полковнику, затем мне и быстро покинула тюремный дворик.
— Да, друзья мои, в этой жизни надо пользоваться любым случаем, чтобы сытно поесть. Неизвестно, удастся ли это сделать завтра.
С этими словами полковник повернулся и зашагал обратно к арке, из тени которой он так неожиданно появился.
Мой отец, последовательный фениев[3], умер в английской тюрьме от туберкулеза, оставив меня на попечение деда, Микина Бауна Кифа из местечка Страдбалл графства Керри.
Я никак не мог понять, почему деда все звали Малышка Белый Майкл. Это совсем не вязалось с его внешним видом. Правда, с детства у него были белые как снег волосы, но и после того, как он вырос до шести с половиной футов, это прозвище от него так и не отлипло. Он был этаким добрым гигантом с большим пристрастием к выпивке. Когда дед был помоложе, в пьяных драках ему равных не было. Я и сам был свидетелем того, как он однажды легко разделался с шестью напавшими на него крутыми ребятами.
Итак, я воспитывался в графстве Керри на ферме, где выращивали лучших в Ирландии лошадей. Место, где прошло мое детство, я не променял бы ни на какое другое. Да и вряд ли подобное можно сыскать. В этой глуши стояла такая тишина, что можно было услыхать лай собак из соседнего графства. В утренние часы и при закате солнца воздух наполнялся божественно-сладкими запахами. У времени, казалось, не было ни начала, ни конца. Так продолжалось до тех пор, пока дед не решил, что я уже достаточно поумнел, и не определил меня к иезуитам в Нокбри в надежде сделать из меня образованного, а может быть, даже и воспитанного человека.
Когда меня приняли в медицинский колледж, не говоря уж о том времени, когда по его окончании я поступил в университет, человека более гордого, чем мой дед, не существовало. Правда, врожденного чувства гордости в нашей семье было не занимать. Не закончив университета, я отправился в Дублин, чтобы постичь искусство врачевания, и встретил там человека по имени Майкл Коллинз, который круто изменил мою жизнь.
После Пасхального восстания по его настоянию я вернулся в университет до наступления подходящего момента. В университете я пробыл несколько лет. В часы учебы — студент-медик, лучшей ширмы для себя я придумать не мог, а в свободное время — член вооруженной группы. Эммет Одж Киф — он же Эдмунд Киф. Майкл Коллинз называл меня своей левой рукой, и одному только Богу известно, скольких врагов я уничтожил. Делал ли я это ради него или во имя Ирландии, зависит от того, как на это смотреть.
В течение первых трех дней нашего заключения я раскрыл Ван Хорну кое-какие факты моей биографии. Дело в том, что священник стал вызывать у меня определенные симпатии, так как в чем-то напоминал любимого деда. Во всяком случае, нам с Ван Хорном не оставалось ничего, лишь вести разговоры, чтобы хоть как-то убить время первых дней пребывания в тюрьме.
Виктория больше не приходила — Бонилла после своего неожиданного появления в тюремном дворе выставил под нашим окном охранника, и в результате мы остались без продуктов. В конце концов мы дошли до того, что стали есть ту бурду, которую приносили нам в эмалированном ведре на обед.
Уже три дня мы питались этой отвратительной баландой, которая любого могла сделать раздражительным. Это я впервые почувствовал на священнике. Было еще светло, когда Ван Хорн, стоя у окна и пытаясь глотнуть свежего воздуха, вдруг неожиданно повернулся ко мне. Он явно хотел выместить на ком-нибудь охватившую его злобу.
— Слышал, что вы, ирландцы, за один раз не могли собрать против англичан более десятка тысяч бойцов. Почему же остальные жители Ирландии вас не поддержали?
Я понял, что Ван Хорну почему-то хочется меня задеть, и не поддался на провокацию.
— Для остальных у нас не было оружия.
— Да брось, Киф! — рассмеялся он и вытер старой тряпкой с лица пот. — Я думаю, что тем парням, взявшим, подобно тебе, винтовки в руки, просто нравилось убивать людей. Вы от этого получали такое же удовольствие, что и подростки при игре с настоящим оружием.
— Может, ты и прав, — весело сказал я, вынимая из мятой пачки «Артистас» последнюю сигарету.
Мой ответ раздосадовал священника, и он, нахмурив брови, спросил:
— Я где-то вычитал, что каждый ирландец при встрече с полицейским был обязан поднять руки вверх. Было также много случаев, когда прохожих убивали выстрелом в спину. Но ведь стреляли с обеих сторон? Это правда?
— Думаю, именно так и происходило.
— А я могу поклясться, что это правда.
