— Зачем? Вы и так уделили нам слишком много времени.
Но Гончар уже был в седле.
Они с Мелиссой ехали впереди, далеко оторвавшись от остальных всадников.
— Ты сердишься на меня?
— Нет. Это даже хорошо, что ты не успел поговорить с папой. Он еще не готов, понимаешь? Была бы жива мама… Если я выйду замуж, он останется совсем один. Да, хорошо, что мы ничего ему не сказали.
— Я обещал ему, что не появлюсь в вашем доме до осени, — сказал Гончар. — Вот осенью и поговорим. К тому времени многое изменится.
— И тогда ты сбреешь свою ужасную колючую бороду?
— Обещаю.
— А почему ты отказался помочь князю? Он хороший. И без проводника ему будет трудно.
— Он прошел без проводника половину континента. Не волнуйся за него.
— Я волнуюсь не за него, а за тебя. По-моему, ты ведешь себя не слишком осторожно. Если бы я была в розыске, я бы лучше ушла с экспедицией, чем жить на виду.
— Не волнуйся, я буду осторожен.
— Теперь ты должен быть еще осторожнее, чем раньше. Представь, в каком идиотском положении я окажусь, если тебя убьют.
— Да, тебе не позавидуешь.
Она покраснела и снова обиженно замолчала. Тишину нарушал только мягкий топот копыт и поскрипывание сбруи. Гончар хотел сказать что-нибудь ласковое и веселое, но Милли приложила палец к губам:
— Послушай, как поет…
Кто-то из казаков негромко затянул песню.
Черный ворон, друг залетный,
Где летал так далеко?
Ты принес мне, черный ворон,
Ручку белую с кольцом.
Вышла девка на крылечко,
Пошатнулася слегка.
По кольцу она узнала,
Чья у ворона рука.
То рука ее милого
Знать, убит он на войне,
Он убитый, незарытый,
В чужедальней стороне.
Его кудри золотые
ковылями зарастут,
Его очи голубые
васильками расцветут.
Кости белые в пустыне
Будет дикий зверь глодать
А душе его по свету
Неприкаянной летать…
Но пришел туда с лопатой
Милостивый человек
И зарыл в одну могилу
Двести сорок человек
Он поставил крест дубовый
И на нем он написал:
«Слава доблестным героям
Забайкальским казакам!»
Милли слушала хрипловатый тенор, задумчиво вплетая в гриву кобылы розовую ленточку. Когда казак умолк, она повернулась к Степану:
— Ты говорил, что немного понимаешь по-русски. О чем он пел?
— Это солдатская песня, — ответил Степан.
— Я сама понимаю, что не ария из оперы Верди. Ты можешь по-человечески ответить? О чем он пел?
— Перевести тебе? Пожалуйста. Девушка увидела, что ворон в клюве несет человеческую руку. Кисть. На пальце осталось колечко. И девушка его узнала. Она поняла, что ее любимый погиб, и его труп где-то там, в чужом краю, лежит под солнцем и ветром, и его кости достались воронам и койотам.
— Какая грустная песня.
— Да, грустная. Но у нее хороший конец.
— Девушка ошиблась? И ее милый вернулся?
— Нет. Милый не вернулся, потому что его и в самом деле убили на войне. Но он не остался непогребенным. Пришел добрый человек и похоронил его. Вместе с остальными убитыми. Вот такой хороший конец.
— Что же здесь хорошего?
— Ну, ведь могло быть и хуже.
— Что может быть хуже смерти?
— Много чего.
— Ты прав, это солдатская песня. Можешь попросить его спеть еще что-нибудь? А то я так и буду думать об этой девушке. Она отняла у ворона эту руку?
— В песне об этом не сказано. Наверно, отняла. Хотя ворон — птица серьезная. Он ведь мог и голову принести, а не только руку.
— Да, ворон птица серьезная, гораздо серьезнее, чем некоторые люди. Ну, что ты опять смеешься? А знаешь, когда мы поженимся, папа будет жить с нами. Ты же понимаешь, я не могу его бросить. Ты не против?
На этот раз дорога показалась Степану удивительно короткой. Он не успел толком и поговорить с Мелиссой, а лошади вдруг сами остановились на городской площади. Там уже стоял дилижанс, ожидавший профессора, и помощник шерифа прохаживался вокруг с дробовиком на плече.
— Мы прощаемся ненадолго, — сказал Фарбер. — Через две-три недели увидимся. Я буду сопровождать князя. Подумайте, Стивен, может быть, вы все-таки отправитесь вместе с нами?
— Я подумаю.
Он церемонно поцеловал руку Мелиссе и вскочил в седло.
— Мистер Такер, не забывайте о своем обещании, — сказала она, выглянув из-за двери дилижанса.
«Что я ей еще успел пообещать? Ах да, что буду осторожным», — вспомнил Степан.
Шериф Палмер с винчестером в руках запрыгнул на козлы и уселся рядом с кучером.
— Такер, не ожидал тебя тут увидеть! — весело крикнул он. — Если останешься ночевать, не ложись слишком рано. Лучше сыграем вечерком в покер. Договорились?
— Ладно, дождусь, — пообещал Гончар.
Выезжая из лагеря, он не собирался оставаться в городе. Но, видимо, у шерифа был к нему важный разговор.
Степан отвел Тучку в конюшню и попросил дать ей побольше овса: кобыла сегодня весь день провела под седлом.
— Вашу лошадку искали, мистер Такер, — негромко сказал негр-конюх. — Спрашивали меня про нее. Описали точь-в-точь, до последнего пятнышка над левым глазом. Я и не помнил про это пятнышко, а как сказали, так сразу само собой вспомнилось. Видно, этот мистер хорошо вашу лошадку знает.
— И что ты ему сказал?
— Чистую правду, мистер Такер. Я же всегда говорю чистую правду. Так прямо и сказал, что в моей конюшне таких лошадей отродясь не стояло. Вы же ее у Хилтона держали, а потом в лагере.
— А у этого мистера не было пятнышка над левым глазом?
Негр не улыбнулся шутке, ответив тихо и серьезно:
— Невысокий, худой, нос длинный, глаза у самой переносицы. Все время улыбается, и все время руки на поясе. А на поясе два револьвера, и оба со спиленными мушками. Знаете такого?
— Знал когда-то, — сказал Гончар. — Я знал многих таких. Со спиленными мушками.
— Он не один, — добавил негр. — С ним был второй. Стоял за спиной и все подсказывал насчет вашей лошадки. И первый называл его Штерном. А тот его — Карлом. Смешное имечко, да, мистер Такер? Карл. Ладно бы Карлос, Карлито или хотя бы Карло. А то — Ка-а-арл.
— Да, забавное имя, — сказал Гончар. — Ты бы слышал, как зовут этого Штерна. Обхохочешься. Знаешь, как? Фредерик.
