— В Египте тоже так? — спросила Таис.
— Нет, — ответила Мериамон, но очень тихо. Сехмет вернулась, обследовав комнату, и устроилась на коленях Мериамон. Та погладила нежный мех, успокаиваясь. — Не так было… в очень давние времена.
В глазах Таис был вопрос, но она промолчала. Она сама походила на кошку, гибкая, расслабленная, но готовая в любой момент вскочить.
Они ждали долго, предоставленные самим себе. Никто не принес им ни вина, ни сладостей, как это было принято.
Евнух, который пришел за ними, был другой, помоложе, хотя и не юный, сохранивший следы былой красоты. Глаза его все еще были прекрасны, он смотрел на гречанку и на египтянку в персидской одежде, как испуганный пес, явно не понимая, в чем дело. Голос у него был сильный и пронзительно-сладкий, как иногда бывает у евнухов.
Мериамон подумала, что он, наверное, певец.
— Пожалуйте за мной, — произнес он.
Они молча последовали за ним. Сехмет шла в тени Мериамон, беззвучная, как тень, почти невидимая.
Внутренние комнаты были полны женщин. Мериамон слышала их сквозь стены, как птиц в птичнике: они щебетали, бормотали, иногда вскрикивали, резко и коротко.
Комната, куда их привел евнух, была, видимо, центральной. Стройная главная опора поддерживала крышу, а обстановка была такая же, как и в царском шатре: чрезмерно, кричаще роскошная. Там была кучка евнухов, сбившихся вместе, как будто от холода. Три или четыре женщины под вуалями молча сидели у стены, а в центре, в кресле, прислоненном спинкой к главному столбу — еще одна женщина. Другая стояла рядом и немного позади. Они были без вуалей. Та, что стояла, была молода, хотя и не по понятиям персов, и лицо ее было типично персидским — безупречно красивым и словно вырезанным из слоновой кости.
Другая была стара. Фигура ее была величественна, и сразу было видно, что в свои лучшие дни она была ослепительно красива. Она и сейчас еще была хороша — с резкими, ястребиными чертами лица и глубокими глазами. Она еще сохранила стройность и, даже сидя, выглядела царственно.
Царь Дарий был великаном среди своего народа. Понятно было, чего он мог достичь благодаря этому, если бы не трусость. Сизигамбис, его мать, царица-мать Персии, сидела на троне и произносила слова приветствия ясным, сильным голосом. Женщины, стоявшие рядом, переводили на греческий, почти без акцента, правильно выговаривая слова.
Таис поклонилась так, как будто сама была царицей.
— Я благодарю тебя, великая. И тебя, Барсина. Как случилось, что вас оставили здесь, а не в Дамаске, вместе с другими благородными женщинами?
Царица-мать поняла. Мериамон увидела это по ее глазам. Барсина взглянула на нее и уловила блеск разрешения.
— Я предпочла остаться здесь, — сказала она.
— Ты знаешь, что твой отец бежал вместе с царем, — сказала Таис, спокойно, негромко, без всякой жестокости.
— Я знаю это, — ответила Барсина.
— Барсина, — объяснила Таис египтянке, — дочь сатрапа. Ее отец в детстве был другом Александра, а греки верны дружбе, пока живы. Ее первый муж был греком. Когда он умер, Барсина вышла замуж за его брата. Он погиб в прошлом году при осаде Митилены; она вернулась обратно к отцу, и вот теперь она здесь. Ей лучше было бы уехать в Дамаск вместе с остальными.
— Александр все равно разыскал бы меня и там, — возразила Барсина, спокойствие которой было просто великолепно.
Царица-мать говорила по-персидски, а Барсина переводила по-гречески:
— Зачем египтянка следует за македонским царем? Известно ли ей, что сатрап ее провинции умер?
— Умер? — переспросила Мериамон по-гречески, чтобы поняла Таис. — Несомненно, его женщины оплакивают его.
— Ты не ответила на мой вопрос, — сказала Сизигамбис.
Для персидской женщины она очень прямолинейна.
— Египет — не провинция, — ответила Мериамон. — А я здесь, чтобы служить Александру.
— Зачем?
— Мой отец — Нек-тар-аб, Нектанебо Египетский, — ответила Мериамон.
Царица-мать прикрыла глаза. Мериамон вспомнились кобры. Но в этом жесте не было враждебности, а только неизбежность и непреодолимая отстраненность.
— Так, — произнесла Сизигамбис, и в одном этом коротком восклицании была бездна понимания.
Мериамон слегка улыбнулась.
— Да, мятежник, и потому он умер. Но я жива. И я говорю за него.
— Это твой долг, — сказала Сизигамбис.
Сехмет возникла из тени Мериамон, приблизилась к Царице-матери. Сизигамбис рассматривала ее без удивления, но с заметным интересом.
— Это священная кошка? — спросила она.
— Да, — ответила Мериамон.
Сехмет примерилась к высоте покрытых шелком колен и прыгнула. Сизигамбис не шевельнулась, а кошка терлась об нее, мурлыкая и обольщая.
Сизигамбис была выше всего того, что могло наслать на нее человеческое существо, но Сехмет была воплощением богини. И Сизигамбис осторожно сдалась и коснулась пальцем спинки, изгибавшейся перед ней. Сехмет скользнула под ее руку, толкая твердой круглой головой. Мериамон медленно перевела дыхание. От этой Сехмет можно ждать всего.
— Осторожно, — сказала она, — с ней надо быть почтительным. У нее такие острые когти.
— Такие только и нужны, — ответила Сизигамбис. Она не отступила. Как не похоже на ее сына: насколько неизмеримо более царственно.
Евнух принес наконец стулья, серебряные чаши со сладким вином, приторные персидские сладости. Таис была довольна: Мериамон заметила, как сверкнули ее глаза.
— Твоя кошка прекрасный посол, — сказала Таис.
— Она не моя кошка. — И словно опровергая ее слова, Сехмет перебралась с колен царицы-матери к Мериамон и уселась в позе, исполненной напряженного любопытства, напоминая фигурку в храме. Мериамон погладила изящное золотисто-коричневое ушко с дырочкой для сережки. Сережка осталась в храме Амона, чтобы лишний раз не вводить в искушение дорожных разбойников.
Мериамон поглядела на чашу с вином, которую ей дали, собралась уже было выпить ее, но внезапный шум помешал ей. Вбежал евнух, зеленый от ужаса, и пал к ногам Царицы-матери.
— Госпожа! — еле выговорил он. — Ой, госпожа, они пришли, они здесь, они хотят… они говорят…
Евнухи Царицы-матери застыли. Их обуял страх, ужас, не только от самого известия, но и от того, каким образом оно пришло. Сизигамбис посмотрела на гонца с непоколебимым спокойствием.
— Кто — они?
— Враги! — завопил евнух, потом он, казалось, справился с собой. — Великая госпожа, царь, царь эллинов.
Сизигамбис застыла, выпрямившись еще больше.
— Сам царь? Он здесь?
— Да, великая госпожа. И — спаси нас Ахурамазда, защитите нас, бессмертные, — он желает говорить с тобой.
