Джудит Тарр - Господин двух царств

— Должно быть, его жены немало поработали над этим, — сказала Таис, проведя рукой по расшитой рубашке.

— Только не жены, — возразила Мериамон. — В Персии знатные женщины не занимаются рукоделием: это считается недостойным занятием. Это сделали рабы, а может быть, куплено на рынке.

— Странно, — сказала Таис. — Ты будешь носить это?

Мериамон приложила к себе рубашку и рассмеялась.

— Это вряд ли! В нее поместится трое таких, как я. Но мне действительно нужно сменить одежду.

— Я позабочусь об этом, — подала голос служанка Филинна. Она была ненамного старше своей госпожи и вела себя совсем не как рабыня. Она говорила, что думала, и, видимо, не боялась за это наказания. — Что бы на тебя надеть? Вряд ли тебе пристало носить персидский костюм, и к тому же мужской. Но в женском платье в лагере тоже небезопасно. Мужчины, — добавила она, — есть то, что они есть.

— Но я не могу ходить здесь в том, что носила дома, — возразила Мериамон. — Я замерзну. — Она призадумалась. — Придется и дальше носить мужское платье, по крайней мере пока не станет теплее. В этой части света всегда так?

— Летом здесь пекло, — ответила Филинна. — Значит, штаны. И женское платье, когда тебе захочется принарядиться. Так я займусь этим, госпожа?

— Действуй, — распорядилась Таис и добавила, когда служанка вышла: — Я бы хотела увидеть тебя одетой по-женски. Думаю, ты должна быть очень хорошенькая. — Она потрогала волосы Мериамон. — Какие волосы. И какие глаза. Как насчет ванны?

Мериамон уже стала привыкать к таким резким переходам Таис.

— Я бы отдала одну из своих душ за то, чтобы помыться и привести себя в порядок.

— Вот и сделаешь это, — сказала Таис.

Филинна была только главной из прислуги гетеры, а Таис могла бы в случае надобности позвать еще и несколько воинов. Внесли огромную бронзовую ванну из числа персидских трофеев, воду для нее и все, что только может понадобиться для хорошего купания. Впервые с тех пор, как покинула Кемет, Мериамон смогла сбросить с себя абсолютно все и погрузиться в исходящую паром воду с ароматом трав и бальзамов, предоставив ловким рукам служанок устранять все следы, оставленные долгими неделями путешествия. Сехмет, не одобрявшая неестественное пристрастие людей к воде, удалилась. Даже тень Мериамон была спокойна, погруженная в благоухающую воду.

Очень не хотелось вылезать, даже когда вода начала остывать. Еще больше не хотелось надевать снова грязную, пропотевшую одежду, когда каждая клеточка тела пела: «чистая, чистая, чистая…»

Пока Мериамон мылась, Таис куда-то выходила, и вот теперь она вернулась с целой охапкой одежды. Таис разложила свою добычу на столе.

— Это, конечно, не самое лучшее. На это нужно время. Но и это подойдет?

Видимо, кто-то из персидских вельмож брал с собой сына. Для взрослого перса одежда была слишком маленькой, а по качеству была лучше, чем даже одежда Таис. Белье из тончайшего полотна, сотканного в стране Кемет, пунцовые брюки из мягкой шерсти, чтобы заправлять в сапожки из оленьей кожи, шелковая рубашка лазурного цвета, по краю вышиты львы, пояс инкрустирован серебром, застежка из ляпис-лазури. Прекрасная зеленая шапка, вышитая серебром. Одежда сидела отлично и даже без плаща была теплей, чем одежда, которую носила до этого Мериамон.

— Когда-нибудь ты расскажешь мне, как тебе удалось добраться сюда в персидской одежде и безо всего, — сказала Таис.

— Достаточно просто, — ответила Мериамон. — У меня были лошадь и мул, на которых я ехала из Египта, и, с помощью богов, довольно быстро. Потом где-то южнее Тира мне встретился персидский разъезд. Они решили, что я должна им дань. Они застали меня врасплох, и их было слишком много, чтобы я могла отбиваться. Я дала им почти все, что они требовали. Они взяли бы и больше, но что-то их испугало.

Она не добавила, что это «что-то» убило одного из них, когда они удирали, того, кто хотел взять больше; от него-то ей и досталось мужское платье. В нем было теплее, чем в ее тонкой льняной одежде, и несколько безопаснее.

— Ты прошла весь путь одна?! — Таис не могла поверить.

— Ну… почти одна, — ответила Мериамон. Она чувствовала, как тень за ее спиной очнулась от дремоты.

— Я бы сказала, что ты опрометчива, но ты здесь, целая и невредимая…

Мериамон чуть покачала головой. Тень подчинилась неохотно, но Мериамон была сильнее, чем ее настороженность.

В лазарете мало что изменилось с тех пор, как она ушла оттуда. Двое самых тяжелораненых умерли. Один из них был гигант, которого прозвали Аяксом — его настоящее имя, как она узнала, было другое. Она удивилась, что плачет: она совсем его не знала, и все же он как бы принадлежал ей.

Николаос был более чем жив. Его перенесли из дальнего угла ближе ко входу. На коленях у него лежала книга, и он читал при свете лампы. Лежавшие рядом слушали. Стихи были незнакомые — мелодично звучавшие, они были написаны на диалекте, отличавшемся и от аттического, и от македонского:

У Николаоса был красивый голос, когда он не звучал жалобно. И удивительный поэтический вкус. Мериамон любопытно было бы знать, о ком он думает, произнося эти плавнотекущие слова.

Появление Сехмет на секунду заставило его прерваться. Он поднял локоть, чтобы дать ей проскользнуть, а потом закончил чтение и бережно сложил книгу. На какое-то мгновение лицо его казалось умиротворенным, но скоро брови снова сошлись на переносице.

— Если ты будешь делать так слишком часто, — сказала Мериамон, — на лбу образуется канавка, и можно будет посадить там ячмень.

— А потом собрать урожай и наварить пива, — ответил он, и голос его прозвучал неприветливо. — Ведь это ты собираешься делать? Варить пиво?

— Сперва хлеб, — возразила Мериамон, — а потом пиво. Чьи это стихи ты читал?

— Сафо, — был ответ. — Настоящий поэт. Она с острова Лесбос, из Митилены.

Как раз в Митилене погиб муж Барсины. Но ему незачем об этом знать.

— У нее прекрасные стихи.

— Это книга моего брата, а ему дала ее Таис. Он одолжил ее мне, чтобы чем-то меня развлечь. — Николаос имел в виду, что ничего другого ему делать не разрешали.

— Он хорошо сделал, — сказала Мериамон. — Я скажу слугам, чтобы тебе дали немного вина. Думаю, тебе не повредит: туда добавят что-нибудь, чтобы уменьшить боль.

— Мне этого не нужно.

— Конечно, тебе не нужно. Но нужно другим, чтобы ты не будил их среди ночи своими стонами.