Шаса не очень понимал, зачем ввязался в драку и из-за чего она началась, ему ужасно хотелось найти выход из создавшегося положения. Но это было невозможно: все его обучение и воспитание препятствовали этому. Он попытался унять дрожь и снова повернулся лицом к Манфреду.
Тот тоже дрожал, но не от страха. Его лицо распухло и побагровело от убийственного гнева, и он шипел сквозь разбитые окровавленные губы, не отдавая себе в этом отчета. Поврежденный глаз стал лиловым и превратился в узкую щелку.
– Убей его, kleinbasie, – кричали цветные матросы. – Убей его, маленький хозяин!
Их крики придали Шасе сил. Он набрал в грудь побольше воздуха и поднял кулаки в классической боксерской стойке, выставив вперед левую ногу и держа руки высоко перед лицом.
«Не переставай двигаться», – снова услышал он голос Джока и принялся легко переступать с ноги на ногу: танцевать.
– Поглядите на него! – кричали в толпе. – Он считает себя Джеком Демпси! Он хочет потанцевать с тобой, Мэнни! Покажи ему, как танцуют вальс Китового залива!
Манфреда испугала отчаянная решимость в темно-синих глазах и побелевшие костяшки левого кулака Шасы.
Он начал кружить, угрожающе шипя:
– Я вырву тебе руку и запихну тебе же в глотку. Заставлю твои зубы маршировать наружу, как солдат.
Шаса моргал, но был начеку, кружил и медленно поворачивался лицом к Манфреду. Хотя оба промокли и блестели от рыбьей слизи, а волосы у них пропитались этой липкой дрянью и блестели от чешуи, ничего смешного или детского в драчунах не было. Настоящая драка, обещавшая стать еще лучше, – и зрители постепенно смолкли. Сверкая глазами, как стая волков, они приближались, глядя на это неравноценное соперничество.
Манфред сделал ложный выпад левой и атаковал сбоку. Он был очень проворен, несмотря на размер и массивность ног и плеч. Светлая голова пригнута; черные изогнутые брови подчеркивают яростное выражение его лица.
По сравнению с ним Шаса производил впечатление почти по-девичьи хрупкого. Руки у него были бледные и тонкие, а ноги в промокших серых фланелевых брюках казались слишком длинными и худыми, но двигался он хорошо. Он ушел от броска Манфреда и, ускользая, снова нанес удар левой. Зубы Манфреда громко стукнули от этого удара, голова откинулась назад.
Толпа вопила:
– Vat horn, Мэнни! Достань его!
И Манфред снова бросился вперед, нацелив сильный удар в гладкое бледное лицо Шасы.
Шаса нырнул под этот удар и в то мгновение, когда собственное движение лишило Манфреда равновесия, внезапно и очень больно ударил его по распухшему левому глазу. Манфред прижал руку к глазу и зарычал:
– Дерись правильно, мошенник южанин!
– Ja! – крикнул кто-то в толпе. – Перестань убегать. Стой на месте и дерись, как мужчина.
Манфред сменил тактику; вместо того чтобы делать ложные выпады, он шел прямо на Шасу, обеими руками нанося удары в ужасной, механической последовательности. Шаса отчаянно отступал, подныривая, качаясь, уклоняясь, и продолжал наносить удары левой, рассек кожу и бил под распухший глаз, снова попал по бесформенным распухшим губам, и опять, но Манфред упорно и безжалостно надвигался на него. Он словно стал неуязвим для боли, не менял ритм ударов и не ослаблял натиск.
Его смуглые кулаки, затвердевшие от работы у лебедки и сети, касались волос Шасы, когда тот нырял, и со свистом приближались к лицу, когда он отступал. Но вот кулак нанес скользящий удар по виску, и Шаса перестал бить и старался только не попасть под эти кулаки: ноги у него слабели и начали подгибаться.
Манфред был неутомим, он продолжал безжалостно наступать, и отчаяние, соединившись с утомлением, еще больше замедлило шаги Шасы. Удар пришелся ему по ребрам, он выдохнул, пошатнулся и увидел несущийся к лицу кулак – но не смог увернуться от удара, его ноги словно прилипли к доскам. Он ухватился за руку Манфреда и мрачно повис на ней. Именно этого добивался Манфред. Второй рукой он обхватил Шасу за шею.
– Ага, попался, – пробормотал он разбухшими губами, заставляя Шасу согнуться и зажимая его голову под левой рукой. Манфред поднял правую руку и нанес жестокий апперкот. Шаса скорее почувствовал, чем увидел приближающийся кулак и дернулся так сильно, что шея у него словно хрустнула. Но он сумел подставить под удар лоб вместо незащищенного лица. Ему в голову словно забили железный гвоздь, который прошел до самого позвоночника. Он знал, что второго такого удара не выдержит.
Из глаз посыпались искры, но Шаса успел заметить, что стоит на самом краю причала, и из последних сил перевалился вместе с противником через край. Манфред не ожидал толчка в том направлении, его усилия были обращены в другую сторону. Он не мог сопротивляться, и они снова упали на покрытую рыбой палубу траулера в шести футах внизу.
Шаса оказался под телом Манфреда, который продолжал держать его за шею, и сразу погрузился в зыбучий песок серебряной сардины. Манфред хотел опять ударить его в лицо, но попал в толщу рыбы, засыпавшей голову Шасы. Тогда он перестал бить и принялся просто давить на плечи Шасы, заставляя его все глубже уходить под поверхность.
Шаса начал тонуть. Он попытался закричать, но дохлая сардина скользнула ему в рот, и ее голова застряла у него в горле. Из последних сил он извивался, брыкался и дергался, но его голову безжалостно погружали все глубже. Рыба, застрявшая в горле, душила его. Голову заполнила темнота; звук, похожий на шум ветра, заглушил убийственный хор наверху, на причале; Шаса сопротивлялся все слабее и наконец лишь судорожно дергал руками и ногами.
«Я умираю», – с каким-то отчужденным удивлением подумал он. Это была последняя мысль перед тем, как он потерял сознание.
* * *
– Ты приехала погубить меня! – обвинительным тоном сказал Лотар Деларей, стоя спиной к закрытой двери. – Не поленилась, проделала долгий путь, чтобы посмотреть, как это произойдет, и посмеяться надо мной!
– Ты льстишь себе! – презрительно ответила Сантэн. – Лично ты мне нисколько не интересен. Я приехала защитить свои значительные вложения.
– Тогда ты не помешала бы мне обработать улов. У меня там тысяча тонн рыбы – завтра к вечеру я могу превратить ее в пятьдесят тысяч фунтов.
Сантэн нетерпеливо подняла руку, останавливая его. Ее загорелая кожа цвета кофе со сливками резко контрастировала с серебристо-белым бриллиантом размером с верхнюю фалангу ее заостренного к концу пальца, которым Сантэн указывала на Лотара.
– Ты живешь в мире снов, – сказала она. – Твоя рыба ничего не стоит. Никто не купит ее ни за какую цену, тем более за пятьдесят тысяч.
