— Такими темпами мы догоним их еще до вечера, — заявил он самодовольно. — А если захватим и корабль, будьте уверены, мы можем рассчитывать на повышение и достойное вознаграждение.
— Такими темпами — разумеется, — заметил андалузец из Убеды по имени Молина, снискавший славу отчаянного скандалиста и ловеласа. — Скажу честно, я не мечтаю о лучшей награде, чем провести часок с доньей Марианой где-нибудь под кустом.
— Тогда вперед! — ответил лейтенант. — Быть может, уже вечером ты получишь свою награду.
Они снова взобрались по седлам, слегка отяжелев от обильной еды и вина, и помчались по широкой колее, оставленной колесами повозок. Однако, проскакав три или четыре лиги, Молина нервно окликнул Педрасу:
— Постойте, лейтенант! Мне нужно остановиться.
— И речи быть не может, — отрезал тот. — Никто не должен отставать от отряда.
— Но я должен остановиться!
— Попробуй только — и я тебя пристрелю.
— Пристрелите? За что?
— За дезертирство.
— Но я не собираюсь дезертировать, — страдальчески простонал Молина. — У меня живот схватило... Мне позарез нужно облегчиться...
— Ничего, потерпишь! Вперед!
Грозный рев лейтенанта заставил лошадь Молины прибавить ходу, но не прошло и пяти минут, как огромный баск, чье лицо пересекал красный шрам, громко простонал:
— Боже! Теперь и у меня схватило живот!
— Молчать — и вперед! — рявкнул лейтенант.
Они успели проскакать еще две лиги, но, едва они достигли небольшой рощи акаций, как сам Педраса поднял руку и спрыгнул наземь, грозно рявкнув:
— Всем стоять! Спешиться — и по кустам!
— Ну наконец-то! — буркнул андалузец. — Да только я уже обделался.
Но, остальные, казалось, его даже не слышали: все были озабочены лишь тем, как бы поскорее спешиться, найти укромное местечко среди деревьев и успеть вовремя снять штаны. В скором времени лошади принялись беспокойно ржать и вздрагивать, поскольку из чащи донеслись характерные звуки, к которым вскоре добавилось такое зловоние, что, казалось, весь мир вокруг заживо разлагается.
— Все эта чертова фасоль! — пробормотал кто-то сквозь стоны. — Что-то такое в нее добавили, и мы все отравились...
— А может, вино было кислым?
— Тупица, от вина, наоборот, случаются запоры, а тут из меня словно днище выпало!
— Убью того, кто это сделал!
— А я кишки из него выпущу...!
Они просидели под кустами с добрую четверть часа; когда же, наконец, смогли вновь забраться в седла, то уже не были столь свирепыми и неустрашимыми вояками, превратившись в измученных и бледных типов, покрытых холодным потом, которым едва хватило сил держаться в седле, когда лошади вновь пустились в галоп.
Тряска, разумеется, не пошла на пользу их и без того пострадавшим желудкам, так что неудивительно, что время от времени им снова приходилось останавливаться. Уже и речи не было о том, чтобы в ближайшее время догнать беглецов.
— Это бунт! — снова и снова повторял разъяренный Педраса. — Несомненно, грязный бунт!
— И не говорите, лейтенант! — ответил выходец из Убеды, не утративший чувства юмора. — Самый грязный и вонючий бунт, какой только случался на моей памяти. Я по самые уши в дерьме!
— Молчать, или пристрелю!
Уже начало смеркаться, когда они с трудом поднялись на вершину высокого холма, по другую сторону которого шумело море, и их взглядам явился величественный силуэт «Чуда» и крошечные фигурки людей, грузивших в две шлюпки поклажу с тяжелых повозок.
— Вперед! — слабым голосом приказал лейтенант. — Мы их еще догоним...
— Подождите минутку! — взмолился баск, снова присаживаясь на корточки. — Кажется, опять...
Все остальные тут же последовали его примеру, и лишь обескураженный Педраса остался стоять, подняв кверху шпагу, не в силах решить, что же ему делать. Но все же стал торопить солдат.
— Вперед, я сказал! — повторял он, хотя и без былой решительности. — Что о нас скажут, если узнают, что они уже были у нас в руках, а мы их упустили?
— Скажут, что мы засранцы, — насмешливо ответил Молина. — И будут правы.
А в это время внизу, на берегу, маленький Гаитике первым заметил вдалеке, на вершине холма, чьи-то силуэты; взрослые уже было запаниковали, но тут, к их величайшему удивлению, обнаружилось, что фигуры стоят совершенно неподвижно.
— Так это солдаты или нет? — спросила донья Мариана. — Отсюда не разглядеть.
— Солдаты, — ответил глазастый наблюдатель. — Только какие-то очень маленькие.
— Маленькие? — удивилась немка.
— Карлики с длинными руками, — ответил он очень серьезно. — Или просто сидят на корточках.
— И что же они могут делать, сидя на корточках? — спросила она.
— Не могу сказать.
— Может, молятся перед сражением?
— Не уверен, что они заняты именно этим, — ответил Гаитике, пристально вглядываясь вдаль. — Но на всякий случай лучше поторопиться.
Они уже находились в полной безопасности на борту судна, когда всадники, наконец, достигли берега; однако, вопреки здравому смыслу, даже не попытались напасть. Вместо этого они вошли в воду и принялись оттирать одежду от каких-то подозрительных пятен.
— Вот уж чего я никак не ожидал, — в недоумении признался дон Луис де Торрес. — Вместо того, чтобы отправить за нами в погоню солдат, они послали прачек. Вы что-нибудь понимаете?
— Не понимаю, да и не горю желанием, — ответила немка. — Отплываем, капитан!
— Отплываем!
Они снялись с якоря, и великолепный корабль, наполнив ветром паруса, повернулся кормой к берегу и отчалил прямо на глазах у измученных солдат, озабоченных в эту минуту лишь тем, чтобы отмыться и отстирать одежду, источающую невыносимое зловоние.
Очень скоро Сьенфуэгос привык к странному облику Кимари-Аяпель, тем более что девушки мало чем отличались от обычных женщин. К слову сказать, Сьенфуэгос и тут опередил свое время, потому что первый случай рождения сиамских близнецов был официально зарегистрирован лишь триста лет спустя и по другую сторону океана.
Жить рядом с ними оказалось чрезвычайно приятно, поскольку врожденное физическое увечье сделало их очень умными и интеллектуально развитыми, особенно Аяпель — она постоянно выказывала остроту и живость ума и поистине блестящую изобретательность.
Снова и снова повторяли они на глазах изумленного канарца удивительный фокус «разжижения» изумруда и «затвердения» минутой спустя, а ему так и не удалось понять, где, черт возьми, они берут зеленую жидкость с запахом мяты, и как им удается, словно по волшебству, вновь превратить эту жидкость в самый обычный камень.
