Маша открыла дверь и пригласила гостей в дом. И как только они вошли, пёс, недовольно поворчав, залез под кресло, на которое села хозяйка, и приготовился ко всяким неожиданностям. Впрочем, неожиданностей никаких не было. Шомпол, который по обыкновению был проворнее своего товарища, подступился с вопросом:
— Мария! Ты ходил на рынок, много торговал чеснок — да? Ты доллар имеешь?
Маша отвечать не торопилась. Она внимательно оглядывала то одного гостя, то другого, а затем серьёзно и будто бы с ноткой недовольства ответила:
— Вы, друзья, всё перепутали: чесноком торгуют Зухра, Нино, Нани и ещё какая-то женщина из Армении, а я на вашем рынке работала в конторе. Я оператор компьютера, а не торговка.
— Ты — оператор? Там все говорят, что ты Манька из казачьей станицы, а зачем тебе надо говорить неправду?
Шомполорадзе, громыхнув простуженным носом, неожиданно заключил:
— Ты этот прибор забрал от рынка… когда наш главный барон умер в автомобиле. Мы скажем в милицию и тебе дадут решётку. Но нам ты нужна здесь, а не там в тюрьме. Говори быстрее: у тебя доллар есть?
— Кто же нынче живёт без доллара. Конечно, есть.
— Сколько? — спросили дети гор в один голос.
— Много, — сказала Марья. — Семь.
— Что семь?
— Ну, семь, говорю! Значит, семь долларов.
Оба грузина приоткрыли рты от изумления. Губы у них были толстые, розовые, как у младенцев. А вот зубы разные. Рот Шапирошвили сверкал белизной мелких и острых, точно у лисы, зубов, рот же Шомполорадзе смотрел частоколом крупных, не знавших зубной щетки клыков. Он вдруг наклонился к Маше:
— Зачем в станице нам говорят: Кавказ да Кавказ? И ты так говоришь. Да? Ты забыла, как меня зовут? И его как зо- вут?..
— Ничего я не забыла! Вас и все у нас так кличут: Кавказ! Вон пошёл Кавказ. А в другой раз скажут: Шомпол идёт. И ещё про вас говорят: чумумбы. Но я не знаю, что такое Шомпол, и слова такого «чумумбы» не слышала. А Кавказ — знаю. Хотя там и не была, но по карте могу показать. Там у вас горы и чечены. Они бегают с ножами и всех режут, а наш новый президент велел их мочить в сортире.
— Чеченцев пусть мочат, а про нас так не говори: чумумбы. Это что ещё придумали: чумумбы. Это Женька, ваш рыбак, такую кличку на нас повесил. Философ нашёлся! А ты нас называй по имени. А то мы тебе скажем: иди в Сибирь, и на Урал, где камень и железо. И Женьке вашему скажем. А тут земля наша. Мы её скоро купим.
Эту угрозу Маша не поняла, а про себя подумала: я им покажу кошелек, где хранятся деньги давнишние, полученные за работу на рынке, а про новые деньги, и про те, которые ей дал Денис, ничего не скажу.
— Вы купите нашу землю, а разве землю можно купить? Но позвольте: зачем вам знать, имею ли я доллар?
— Послушай, Машка!..
— Я вам не Машка, я Мария.
— Ну да, хорошо. Пусть Мария. А я Шомполорадзе, а пьяные казаки говорят: Шомпол. И ты так говоришь. Так я что? должен из этого залезать в бутылку?
— В бутылку можете не залезать, но меня зовите Марией. Я другого обращения не терплю.
— Хорошо, хорошо. Если у тебя семь доллар — это не доллар. Это гнилой листок капусты. И ты никому не говори, что мы у тебя их просили. Нам нужно много долларов, много! Ты понимаешь? А не эти… семь твоих баксов. А ещё нам скажи: ты хочешь ходить на работу?
— На рынке чеснок продавать?
— Какой рынок? Мы детский сад откроем. Большой детский сад. Там сто маленький человек будет.
— Ваших грузинят или чеченят?
— Ай, девка! Как говоришь с нами? Кто ты такая есть, чтобы так говорить? Русских детей наберём. Беленьких, как ты, и глаза у них, как вода озера. Русские! Понимаешь?..
— Зачем они вам, русские? Они нашей-то власти не нужны. Вон в Ивановке их бездомных и голодных не одну сотню наберёшь.
— Плохой у тебя характер, девка! Хорошим людям не веришь. И политику не знаешь, как всякая баба. Где ты вашу власть нашла? В Кремле? Там Яшка картавый сидит. Но, может, губернатор ваш?.. Он русский, но сидит у нас в кармане. В район свой ходи — там Хасан из Баку. Он себя Касьяном называет, а сам Хасан. Вот Хасан — это власть. Он скоро весь ваш район купит. А твоя русская власть?.. Нет её и не будет никогда. А мы — друзья ваши, всегда с вами были — Кавказ! Понимаешь?
— Понимаю, да только детки наши зачем вам?
— Кормить будем, одевать будем. Школу заведём, а потом за границу пошлём. Там они в богатых семьях жить будут. Вам это плохо? Скажи: плохо?.. Ты десять классов окончила. Чистая девка, красивая и ведёшь себя хорошо. В детском доме детей учить будешь.
— Перестаньте называть меня девкой. Мария я. Слышите? А деток я люблю. И жалко мне их. Если учить их, кормить да одевать — я, пожалуйста, пойду на такую работу.
— Пойдёшь? Вот хорошо. Мы тебя всегда любили, а теперь ещё больше любим. И деньги давать будем. Не семь долларов, а много. Целых сто!..
— Пойду, пойду. Давайте ваших деток — буду для них мамой.
— Мамой? Ах, хорошо. А теперь до свидания. Мы пошли, а ты закрывай дверь и никого не пускай. Ночью тут ходят цыгане, они положат тебя в мешок и унесут в табор, чтобы делать секс.
Мария знала, что такое секс, но не придала значения их словам.
Под креслом завозился Шарик. Он при упоминании цыган всегда волновался и угрожающе ворчал. Не любил он и сынов Кавказа, но этих он все-таки терпел и лишь зорко следил за каждым их движением. Сейчас он завозился под креслом и заворчал, давая понять, что визит окончен. И не успокоился, пока гости не оказались на улице.
— А теперь, Шарик, давай спать, — сказала хозяйка. И пёсик, поджав хвост, нехотя поплёлся к двери, где лежал коврик, служивший ему постелью.
Ночью, или это было уже ранним утром на рассвете, Мария за ухом услышала сопение; кто-то прикоснулся к ней чем-то мокрым и тёплым. Раскрыла глаза и увидела Шарика.
— Ты чего?
Пёс тихонько заскулил, потянул с неё одеяло. Маша поднялась и подошла к окну. На улице у самой калитки стоял автомобиль, — вроде бы «жигулёнок». Так, вплотную к калитке, обыкновенно подъезжал Павел Арканцев, станичный парень, учившийся на юриста в Сталинграде. По окончании института он снял в городе квартиру и перевёз туда мать Полину Васильевну. Павел частенько наезжал в станицу, присматривал родной опустевший дом, ловил с дядей Женей рыбу. Мария достала из гардероба красивый халат, — кстати, подаренный Павлом, умылась, наскоро взбила причёску. Павел хотя и был на восемь лет старше Марии, но Марии он нравился, и она всегда радовалась его приезду.
Вышла во двор, позвала Павла в дом.
— Здравствуй, сестрёнка! — приветствовал её Павел.
— Сестрёнка? Почему сестрёнка? Это что-то ново.
