А еще Мартин стал упорно тренироваться: приседал и отжимался, изгибался и завязывался узлом, заставлял тело вернуть гибкость, постоянно прыгал и крутился на месте, и в итоге через десять дней он уже мог подолгу ходить на руках, а затем стал совершать прыжки на стену и делать сальто. Его стражи не могли не заметить, что узник приходит в форму, и Мартин ждал, что вскоре его отведут к Старцу Горы. Но тот неожиданно появился сам.
Именно появился. Ибо однажды Мартин проснулся, чувствуя на себе чей-то пристальный взгляд. И был еще запах – дивный аромат кофе из обжаренных зерен. А еще он ощутил головокружение, какое бывает, когда начинаешь курить гашиш. Мартин, не двигаясь, приоткрыл глаза. И увидел его.
У противоположной стены в открытом очаге горел огонь. Загораживая идущий от него свет, на разложенных подушках неподвижно и прямо сидел человек. Обычно Мартин спал чутко, он всегда просыпался, когда приходили стражники или лекари, но на этот раз не уловил ни единого звука. Петли, что ли, они предварительно смазали? Ведь Синан не мог материализоваться тут из воздуха.
Лицо Старца Горы оставалось в тени, так как он сидел спиной к огню, тогда как Мартин был ярко освещен.
Поэтому имам сразу заметил, что пленник проснулся. – Да пребудет с тобой мир и милость Аллаха, Тень.
Голос имама, едва слышный, был негромким и певучим, как у опытного проповедника.
Мартин тут же скатился с ложа и распластался на полу перед Синаном. Он старался сосредоточиться, но поневоле ощутил, как страх сочится по́том из каждой его поры. И, следовательно, запах. Синан почувствует это и поймет, что пленник боится. И уже спокойнее Мартин отметил: «Это хорошо, пусть Синан знает о моем страхе».
Подобная рассудочная мысль помогла ему собраться, хотя он по-прежнему неподвижно лежал распростертым перед Старцем Горы.
– Поднимись, ради Аллаха!
– Я не смею.
– Я сам знаю, что ты смеешь, а что нет, Тень.
Синан был отважным человеком, у него не было телохранителей, и он не опасался прийти в одиночку к смутьяну, убившему в его крепости больше десятка опытных воинов. Он вообще ничего не боялся. Сирийские исмаилиты боготворили его, и это внушило имаму непоколебимую уверенность в себе. Сейчас он смотрел на Мартина спокойно и почти равнодушно. Синана называли Старцем Горы, но он был не стар, скорее в расцвете сил, только его холеная белая борода придавала ему вид человека почтенного возраста, но умение долго сидеть неподвижно указывало на то, что под темным балахоном таятся стальные мышцы. Черный капюшон, темная чалма, широкие прямые плечи, за серебристым поясом светлеют костяные рукояти двух кинжалов… Его бесстрастное худощавое лицо в полумраке казалось выбитым из гранита, густые кустистые брови прятали в своей тени глубокие провалы глаз. И взгляд – тяжелый, немигающий. Мартин лишь мельком взглянул на имама и поспешил опустить ресницы. Не из робости, а скорее из опасения, что тот, кто желает подчинить его, сам, как уже было некогда, попадет под давление холодных голубых глаз мавали. Для властолюбивого Старца Горы это было провалом, позором, его тайной… Но теперь Мартину было необходимо, чтобы Синан почувствовал свое превосходство над смирившимся Тенью.
Молчание затягивалось, и Мартин решился:
– Имам, дозволено ли мне молвить?
– Говори! И пусть слова твои будут приятны моему слуху.
Голос его был одновременно и хриплым, и мягким, но можно было легко представить, что он способен загудеть колоколом, если понадобится.
– Зачем вы продали меня еврею Ашеру бен Соломону, о, повелитель? Вы ведь знали, что я ничего не стою в его глазах.
– Я все знаю. Это ты не ведаешь, как дорого обошелся никейскому даяну. Он столько за тебя заплатил! К тому же обучить тебя и вернуть ему было нашим с ним уговором с того самого момента, как ты поступил на учение в Масиаф. Но тогда никто не знал, что ты станешь лучшим. Поэтому позже я хотел пересмотреть нашу договоренность с Ашером бен Соломоном, но он не захотел даже торговаться. И я знаю, что он не пожалел о вложенных в тебя динарах [69]. Ты прекрасно справлялся, он был очень доволен тобой… до того момента, как ты вдруг возжелал его дочь.
Синан неожиданно рассмеялся. Странный это был смех – тихий и шуршащий, будто звук уползающей по камням змеи.
– Далиль всегда превозносил твой ум и смекалку, Тень, но ты оказался глуп, как всякий влюбленный. Посвататься к дочери еврея! Разве ты не понимал, что Ашер никогда на такое не пойдет? Ибо в детстве ты был крещен и в его глазах оставался назареянином, а нет ничего более разного и противоборствующего, чем эти две религии – христианство и иудаизм! У вас разные вероучения, обычаи, языки и календари. Когда у христиан пост – у евреев праздник, то, что едите вы, вызывает у них отторжение и наоборот. Евреи считают христиан нечистыми и опасаются, что даже очистительная сила их ритуалов может быть потеряна только потому, что к ним всего лишь приблизился пожиратель свинины. И это не считая того, что брачные узы между вами очень сурово наказываются обеими сторонами.
«Он старается, чтобы я окончательно возненавидел Ашера», – подумал Мартин. Будто такое было еще возможно! И все же Синану явно необходимо, чтобы проживший столько лет под влиянием Ашера бен Соломона Тень ни на миг не сомневался, что еврей его враг.
Мартин решился сказать:
– Но ведь я не христианин. Я никогда не молился в церквях, не носил на себе знак распятия, к тому же я готов был принять иудейство. Я так и сказал Ашеру.
– Тебе это сильно помогло? О, глупец, да если желаешь знать, Ашер всегда считал тебя только прирученным хищником, и он изначально условился, что, если ты не будешь покорен, он тут же вернет тебя в Масиаф. Я знал, что так и случится, знал, что однажды ты вернешься и станешь служить мне.
– И для этого приставили ко мне Сабира?
– Ты дерзок! Мои решения никому не полагается обсуждать.
Мартин тут же поспешил склониться. От курившегося в кальяне подле Старца Горы гашиша у него слегка кружилась голова. Синан не сводил с него взгляда, и это оказалось неприятнее, чем Мартин предполагал. Но он понимал и то, что этот человек намеренно окружает себя тайной: обычно люди спокойно относятся к тому, что им привычно, а все непонятное стремятся наделить сверхъестественным смыслом. Синан желал быть тайной для пленника, ему надо было одурманить его.
– Ашер был прав насчет тебя в одном: ты – хищник! И твое появление здесь, когда ты обнажил клыки и стал убивать, подтвердило, что он не ошибся. Так что же заставило тебя смириться, Тень? Ты хочешь жить? О, я знаю, что люди так поклоняются своей телесной оболочке, что забывают о свете собственной души и ее вечной жизни.
