15
На следующий день, после обеда, на Талой взломало лед и глухо шумящая густая мешанина ринулась вниз по течению; скребла берега, отламывая огромные пласты земли и роняя деревья. Иная льдина вдруг вздыбливалась, взблескивала на солнце неровным изломом – будто невиданная рыба, вынырнувшая из самой глубины; проплывала недальнее расстояние, растрачивала свою крепость и рушилась, рассыпаясь на мелкие куски.
Талая на глазах выплескивалась из берегов. Вездесущие ребятишки с визгом носились по пологим спускам и ставили метки – деревянные палочки. Они быстро скрывались под водой. Ощутимо наносило от реки влагой и холодом, хотя день стоял теплый и ласковый.
Буйная, неуемная сила ледохода завораживала. Множество белоярцев толпилось на высоком песчаном откосе, любуясь сверху зрелищем, которое можно было увидеть только один раз в году.
Ни Захара Евграфовича, ни Агапова, никого из приказчиков в этот час на берегу не было, хотя раньше, согласно традиции, они всегда бросали работу и приходили к реке. Такой уж день выдался – не до любований. И имелась на это веская причина – бесследно исчез обоз из двадцати двух подвод. Ушел – и пропал. Как корова языком слизнула. В луканинской конторе царил переполох.
– Это ж не иголка, обронил и не найдешь, – сокрушался Агапов, – двадцать две телеги, восемь возчиков да еще купчишка этот! Ах, беда, беда! Ну где этот Ефтеев, его только за смертью посылать!
Ефтеев, легок на помине, вбежал, запыхавшись, в каморку Агапова. В руках он держал бумаги, которые сразу же выложил перед Захаром Евграфовичем, и заторопился, заикаясь от волнения:
– Вот, у меня здесь все записано, Захар Евграфович, все до капли записано! Вот, смотрите… Это подряд, вот тут указано – в лице купца Замошного, вот квитанция – он наличными в кассу платил… Вот…
– Да ты сядь, – прервал его Захар Евграфович, – передохни. Читать я и сам умею.
Быстро просмотрел все бумаги и отодвинул их в сторону. Все верно, все оформлено, как надо, честь по чести. И никаких нареканий к Ефтееву быть не могло. Пришел некий купец Замошный, подписал подряд на перевозку грузов, заплатил деньги, загрузил двадцать две подводы, и отправились они, согласно подписанному подряду, две недели назад в большое село Кротово, что стоит в семидесяти верстах от Белоярска. Ходу туда и обратно – меньше недели, ну, если что случилось, еще день-два накинуть. А возчиков и подвод нет и нет. Послали верхоконных, те мигом обернулись и доложили: никакой обоз в Кротово не приходил, и никто о купце Замошном не слышал. А дорога до Кротова – одна-единственная, по тайге идет, и нет от нее ни свертков, ни ответвлений. Но и на дороге следов обоза верхоконные не нашли, когда спрашивали у встречных проезжающих, в ответ им только плечами пожимали – в глаза не видели.
– А ну-ка узнай, Ефтеев: где они свой груз брали и чего они грузили? – распорядился Захар Евграфович.
Приказчик молча кивнул головой и выскочил из каморки.
– Пожалуй, и я в одно место съезжу, – встрепенулся Агапов, – ты уж наберись терпенья, Захар Евграфыч, подожди меня.
– Куда собрался?
– К Дубовым. Гложет меня одна мыслишка, как червячок ворочается.
Агапов быстро выкатился на своей коляске из каморки. Захар Евграфович, оставшись один, вздохнул и неожиданно запел про ухаря купца – никаких мыслей у него в голове в это время не имелось. Пусто. И тягучее, неодолимое отчаяние заползало в душу. Запутался он в последнее время, совсем запутался, словно стоял с завязанными глазами, растопырив руки, пытался наугад поймать бегающих возле него людей, а они ускользали и ускользали, успевая больно его шпынять со всех сторон. Так и просидел, будто в полудреме, пока не вернулся Ефтеев и не доложил:
– Грузились они у Сушкова, который скобяной магазин держит. Оптом покупали. Топоры, гвозди, пилы – как будто строительство большое затевают. Много чего взяли. А у Колесникова, в бакалее, муку брали, крупу, – еду, одним словом. На наши подводы грузили – так приказчики мне сказали. Вот…
– Ладно, ступай, – отпустил его Захар Евграфович, – надо будет, я позову.
Агапов вернулся не скоро и вернулся встревоженный. Вкатился на своей коляске, попил холодного чая из тонкого стакана в серебряном подстаканнике, и, пока пил, рука подрагивала, а стекло тоненько звенело.
Отдышался, вздернул седую голову:
– Совсем худо, Захарушка, худо. Уйма народу у Дубовых снялась в одночасье и ушла. Помнишь, я про Савелия рассказывал, которого после в участке отравили? Так вот он, оказывается, всем, кого за Кедровый кряж зазывал, тогда особое слово говорил, как бы сигнал. Вот это слово и принесли, неизвестно кто, и народишко на крыло поднялся. Человек сорок, говорят Дубовы, не меньше ушло. Окороков после этого два дня ночлежку вверх дном переворачивал. Грозен был, обещался Дубовым, что прихлопнет их, как мух. Лучше бы он Цезаря прихлопнул. Да тут кишка тонка, либо сговор полюбовный. Похоже, под носом у нас Цезарь был, был да сплыл. Ефтеева сейчас встретил, сказал он мне, где и чего они грузили. Вот я и думаю: выбрался Цезарь из-за кряжа, отлежался здесь, отдышался, новых людишек набрал и махнул с нашим обозом в укромное местечко.
– В какое? – спросил Захар Евграфович.
Агапов развел руками.
Они и предположить не могли, что обоз из двадцати двух подвод был уже за Кедровым кряжем, а у прохода теперь, на выходе в долину, круглыми сутками дежурили часовые, которых Цезарь, Бориска или Петля проверяли самолично, особенно ночью.
Визжали пилы, стучали топоры, ядрено пахло в весеннем воздухе смолой. Свежие срубы, ярко желтея ошкуренными бревнами, быстро и весело поднимались вверх. Горели костры, пахло жирным мясным варевом. На этот раз Цезарь строил свой лагерь совсем по иному плану и в ином месте: совсем недалеко от прохода уже стояли две караульные вышки, с которых прекрасно виделось все изножье кряжа. За вышками ставились срубы, ставились в таком порядке, что образовывали круг. Место перед ними было открытое, и подступиться незамеченным к лагерю теперь никто бы не смог. Привязанные к длинной коновязи стояли лошади, виднелись подводы, на двух из которых лежало сено – по-хозяйски, обстоятельно собирались люди на новое место жительства, ничего не забыли.
У самого основания кряжа, там, где зиял темный ход из пещеры, оттаивали кострами не отошедшую еще от мерзлоты землю и копали широкий ров, с каждым днем углубляя его; в тех местах, где выходила каменная порода, долбили ее кирками.
Заново набранное войско Цезаря трудилось азартно, не покладая рук. Обещанная награда в виде будущей беззаботной жизни грела души, да и долгое зимнее сидение в дубовской ночлежке изрядно прискучило и надоело – милое дело размяться на весеннем приволье, ощутить в теле собственную силу, а самое главное заключалось в том, что не надо было бояться казенных чинов, не надо было думать, как раздобыть копеечку и как жить. Здесь все имелось: и воля, и еда, и простор, который радовал глаз. Конечно, требовалось безоговорочно подчиняться Цезарю, но и уговор изначально таков был, силком сюда никого не тащили.
