Полицейские между тем обыскали дом и, не найдя там больше никого, доложили старшему офицеру, что Губерт единственная их добыча. Офицер приказал двум полицейским посадить его в лодку и доставить в город, в полицию. Оставшиеся участники операции притаились, и дом снова стал казаться пустым и необитаемым.
Ловушка сработала, и к утру были выловлены почти все его обитатели, кроме негра Боба, который, словно предчувствуя ожидавшие его неприятности, бесследно исчез. Может быть, и в самом деле отправился в Новый Орлеан…
По дороге Губерт попытался рассказать своим сопровождающим о случившемся, о пропавшем Гагене, чтобы его поскорее принялись искать, но они не слушали его. Повторил он свой рассказ и в полиции, но и тут ему не поверили, хотя уже была найдена лодка, в которой они с Гагеном прибыли на остров, и возвращена ее владельцу.
Посчитав рассказанное Губертом выдумкой, его взяли под стражу и отправили в маленькую камеру с крохотным решетчатым отверстием под потолком вместо окна, где уже томились помимо него десять человек. Воздух в помещении был до того тяжел, что Губерт боялся задохнуться. А ночью не давали сомкнуть глаза легионы крыс.
Но куда сильнее мучила мысль об отсутствии документов. Губерт, конечно, мог назваться фальшивым именем, но сильно опасался, что это не поможет сохранить ему свободу.
Утром Губерта вызвали на допрос.
Его привели в комнату, где за столом, заваленным бумагами, сидел некий господин, который и начал задавать ему вопросы.
– Что вы делали на Блэквеле? – спросил он.
Губерт повторил свою историю.
– Действительно, примерно в том же месте из воды вытащили полуживого человека. Но есть подозрение, что это вы сами и сбросили его в воду.
– Это доктор Гаген?
– Он иностранец, как и вы. Как имя найденного? – спросил господин одного из писарей.
Писарь подал красивый бумажник. Господин бросил на него взгляд.
– Да, верно, доктор Гаген, – подтвердил он.
– Слава Богу, он жив! В таком случае прошу расспросить его.
– Сейчас его невозможно расспрашивать. Он без сознания. А вот вы сделайте милость, скажите ваше имя, звание и – что привело вас в Нью-Йорк?
– Мое имя Губерт, я отправляюсь в глубь страны, чтобы подыскать работу где-нибудь на ферме.
– Мистер Ватерфильд, – обратился полицейский чиновник к одному из своих помощников. – Дайте-ка мне досье на господина с этим именем.
Губерт вздрогнул – случилось то, чего он боялся больше всего.
– Ваши документы! – потребовал чиновник, протянув к нему руку.
– У меня их нет с собой.
– На месте, где вас арестовали, тоже не нашли никаких бумаг, касающихся вас.
Губерт ничего не мог на это ответить. В эту минуту полицейскому чиновнику подали запрошенные им сведения. Губерт побледнел, глаза его остановились. Это была ужасная для него минута.
– Губерт Бухгардт, – стал читать полицейский чиновник, – двадцати шести лет… так… сходится… Обвиняется в убийстве…
Губерт пошатнулся. Это страшное обвинение преследовало его как проклятие.
– Итак, сознайтесь, что вы – Губерт Бухгардт, – сказал полицейский чиновник.
– Да, – глухо подтвердил Губерт.
– Сообщите о поимке консулу, Ватерфильд, и скажите, что впредь, до особого распоряжения, лесничий Губерт Бухгардт будет содержаться здесь, – приказал полицейский чиновник.
Все погибло! В мгновение ока желанная свобода рассеялась, как мираж, и теперь его снова ждала тюрьма. А виною всему было желание Губерта помочь доктору Гагену. Что ждало его дальше? Высылка обратно в Европу.
Напрасно избегал он опасностей, старался обходить препятствия. Все его планы и надежды рухнули.
«Уж лучше смерть, – горько подумал он, – чем незаслуженная тюрьма».
Губерта отвели обратно в камеру. Теперь у него было достаточно времени подумать о превратностях своей судьбы.
Желание умереть все возрастало в нем. Он был близок к полному отчаянию. День проходил за днем, а о Губерте, казалось, совсем забыли. Два раза в день ему приносили еду, но что ему предстоит, было пока неясно.
Наконец однажды вечером в сопровождении полицейских к нему вошел консул, который и должен был решить его судьбу.
– Вы лесничий Губерт Бухгардт? – спросил он и сообщил: – Вы должны отправиться обратно в Европу. Я передам вас комиссару, который доставит вас туда.
Итак, для Губерта не оставалось надежды на спасение.
– Но я не в состоянии ждать здесь отправки, – показал Губерт на тесное, душное помещение, набитое людьми.
– Что ж, ваше требование справедливо, – согласился консул и приказал: – Отправьте арестованного на пароход «Бремен», который отходит через две недели в Европу. Пусть он там ожидает комиссара. Пароход стоит далеко от берега, так что нет нужды опасаться побега.
Наконец-то Губерт сможет оставить эту ужасную арестантскую. Одно это уже казалось ему благодеянием.
Он поблагодарил консула и последовал за полицейскими. Жаль только, что он так больше ничего и не узнал о Гагене. Поправился ли он?
Когда Губерта на лодке доставили к пароходу, навстречу вышел офицер, которому полицейские сообщили, что за пассажира они привезли.
– Хорошо, – согласился офицер. – Только я предупреждаю, что мы здесь не намерены быть в роли тюремщиков. Пусть он остается на пароходе, каюта свободная у нас есть, но кто-то из вас должен его охранять.
Такой поворот дела явно смутил полицейских. Они вопросительно переглянулись и стали вполголоса совещаться. Наконец один из них сказал:
– Раз, господин офицер, нельзя иначе, я остаюсь стеречь арестованного.
– Хорошо, идемте, я покажу вам каюту, – сказал офицер.
Губерт с полицейским последовали за ним. Они спустились вниз, и в конце длинного коридора офицер открыл одну из дверей. В небольшой каюте было две койки. Чистое, прибранное помещение понравилось Губерту, и он, войдя, впервые за много дней вздохнул свободно.
– Вот, – показал офицер, – каждому по койке.
Он удалился, а Губерт и его сторож стали располагаться.
Видя подавленное состояние своего подопечного, полицейский участливо заговорил с ним, и Губерт, растрогавшись, рассказал ему о своей странной, исковерканной судьбе.
Когда он закончил, сторож его покачал головой:
– Да, чего только на свете не бывает. Каких чудес с людьми не случается. Но, – тут же сказал он, – чудеса чудесами, а служба службой, вы – арестант, и я должен вас охранять.
Услышав эти слова, вполне, впрочем, естественные для исполняющего свои обязанности полицейского, Губерт еще острее почувствовал безысходность своего положения и совершенно впал в отчаяние.
