Кубати дрался одновременно с двумя всадниками да еще двое пеших наскакивали с боков, пытаясь достать его вороного остриями сабель. Один из них подобрался слишком близко — тут же получил молниеносный колющий тычок в горло, тоненько всхлипнул и упал.
Вороной грудью столкнулся с конем широкоплечего молодого татарина, рубанувшего изо всех сил тяжелым ятаганом. Кубати отразил удар, уклонился от сабли второго всадника и, в свою очередь, успел раскроить плечо этому второму, который завизжал, как женщина, нечаянно наступившая на лягушку, и свалился с коня. Однако с первым всадником было справиться непросто. Он искусно владел и конем и клинком. К тому же мужество отчаяния придавало ему силы, Да помогал назойливый пеший ратник, не оставлявший надежду спешить Кубати. Впрочем, от притязаний последнего избавила нашего героя пика безусого Бишки, появившегося здесь вместе с двоюродным дедом.
— Молодец, мальчишка, клянусь железными ногами Тлепша! — орал старый вояка. — Только не горячись, гляди в оба! Вон выплывают новые рожи из темноты!
И Сунчалей с Бишкой бросились вперед, давая возможность Кубати без помех завершить поединок. Татарин орудовал ятаганом ловко и мощно. Клинок Кубати был вдвое легче, и юноше приходилось применять все свое умение, чтобы сабля не сломалась под сильными рубящими ударами. Он мягко пружинил кистью, и, подставляя под ятаган лезвие клинка, в последний момент еле уловимым движением поддавал его вниз и чуть в сторону. Кубати все время старался теснить соперника конем, пока не прижал его почти вплотную к горящей повозке.
— Да это Бати! — вдруг крикнул, задыхаясь, татарин. — Вот собака!
— Ага! Соученик! — тоже узнал бахчисарайского знакомца Кубати. — Как поживаешь, Осман?
— Как надо, так и поживаю, а тебе жить больше не придется! — он сделал резкий выпад, но не достал Кубати.
— Нет, я еще поживу, — юноша ринулся в атаку. — А тебе нельзя задерживаться в этом мире. Слишком хороший у тебя был учитель, — удар, — и ты, дорогой Осман, — звон стали, — теперь очень, — свист клинка, — очень опасен!
— Так получи же, скотина! И-и-эх!
— Возвращаю тебе! На! На!!
Осман уже выдохся, пот заливал его глаза. Где-то он чуть-чуть опоздал — и сабля Кубати пришла в соприкосновение с его низким лбом. Еще дважды татарин слепо махнул ятаганом и зарылся лицом в гриву лошади. Кубати хотел рубануть еще, но увидел, что это лишнее: Осман тяжелым мешком плюхнулся на землю, а его лошадь рванулась в сторону от полыхавшей высоким пламенем мажары.
Кубати поскакал через темную полосу склона вверх, туда, где горела целая вереница повозок, составленных вместе наподобие ограды. Земля под копытами вороного почти сплошь была усеяна телами мертвых и раненых людей. «Где же Канболет? — думал он. — И Куанча не видно…»
А Куанч лежал в это время, придавленный своим убитым конем. Только что он летел вперед, напролом, упоенный азартом битвы, ощущая в себе могучую бесконечную силу и не ведая, что такое страх, но как назло две шальные стрелы прилетели откуда-то из темноты: одна глубоко вонзилась в шею коня, а наконечник другой вспорол кожу на голове Куанча. И он лежал теперь в полубреду-полусознании, и не было у него сил подняться…
Канболет бился у вереницы горящих повозок. Здесь татарам отступать было некуда и они дрались, как затравленные волки, прижатые к огненной стене плотными рядами пеших и верховых кабардинских воинов.
Удары Тузарова — молниеносные, но расчетливые — были страшны и почти все достигали цели. После него в гуще врагов оставался проход, словно он прорубался сквозь заросли терновника. Вслед за Канболетом продвигался Джабаги, стремившийся занять место бок о бок с другом. Тузаров краешком глаза замечал это и не давал увлекшемуся Джабаги совать в пекло его драгоценную голову.
«Хоть бы он получил, что ли, небольшую царапину, — с беспокойством подумал Канболет, — тогда я приказал бы своим людям силой оттащить Казанокова в безопасное место».
Справа слышались возбужденно-радостные петушиные крики Карабин-Кары:
— Бей! У-о, адыги, бей!!. — и даже запел от избытка чувств: — О-о-ри-ра, уо-ри-ра-а-а!
Старый боевой петух вдруг обмяк и склонился к шее коня. Тотчас пара всадников пристроилась с боков и повлекла своего предводителя в сторону леса.
Кара еще вскинул на прощание голову и, больше интересуясь ходом битвы, нежели глубокой колотой раной в бедре, весело завопил:
— Так их, дети! Бей! Смотри, как тузаровский малыш усердно трудится! Учись у него!
Слева от Канболета успешно действовал Тутук. Легкий и проворный, он вертелся среди татар, как балкарский хайнух[178] на льду.
За клинком его сабли невозможно было уследить, лишь мелькали алые отблески пламени, отражавшегося в гладкой стали. Пехотинцем он оказался ничуть не худшим (лошадь его погибла), чем всадником.
Хатажуков, еще нынешним вечером мечтавший о чуде, которое могло бы спасти Кабарду, сейчас хотел гораздо большего — полного уничтожения крымского войска. «Проникнуть бы туда, за этот огненный палисад, оградивший шатры ханских приближенных и самого хана! Там Алигот-паша, там Алигоко Вшиголовый! Похоже, что лагерь в лагере удерживали не более двух тысяч человек. Оттуда летят еще стрелы, но никаких вылазок нет. Пожалуй, и быть не может», — решил Кургоко. Он знал, что татары обложены с трех сторон. Четвертая — глубокая пропасть. Он знал, что справа, где начинается спуск к малкинскому броду, путь перекрыт конниками Абашева, Акартова и Балкарукова; на левом фланге пытается ворваться в малый лагерь одноглазый Нартшу со своими абреками и толпами карахалков[179]. В центре — самые лучшие силы. Вот и сын его тоже — Кургоко увидел Кубати в полусотне шагов от себя и невольно им залюбовался, не испытывая за него ни тени беспокойства. «Такие витязи в молодости не гибнут. Они проходят многолетний путь ратной славы», — подумал Хатажуков.
— Эге-ей! Растаскивайте повозки! — прогремел вдруг над полем боя оглушительный рокочущий рев, перекрывший весь гул сражения: и тысячеголосые победные кличи атакующих, и отчаянные жалобы избиваемых крымцев, и ржанье лошадей.
— Ха! Тузаров, конечно! — пробормотал вслух Кургоко. — Вовремя он вставил свое словечко…
Возле одной из догорающих мажар появился громила Шот и разнес ее в щепки несколькими ударами своей дубины. Точно так же он поступил с соседней повозкой:
— Вот вам дорога в Крым! Вот вам ханжал![180]
Кабардинцы хлынули в образовавшуюся брешь, подобно водному потоку через пролом в запруде. Первыми были Канболет, Кубати, Тутук, Джабаги и Шот. Не отстал от них и Хатажуков, но здесь он понял, что стремиться дальше — глупо и опасно.
