И кто-то смеет презрительно смотреть на беднягу, который в ореховой скорлупе пускает на дно крупный пароход! Да, я перевожу в трюме пятьсот чернокожих! А разве немцы не морозили и не морили голодом двести тысяч французов в казематах и лагерях под открытым небом?
И никому не было ни малейшей выгоды. Ну, а я чернокожих хотя бы продаю! Благодаря мне у вас, как вы себя считаете, цивилизованных людей, есть отличный кофе… да еще и с сахаром!
Я краду сто, двести, пятьсот тысяч франков. А вы выбрасываете на ветер пять миллиардов!
Смотрите, мой дорогой, уж если признаете войну в принципе, по этому принципу надо следовать до конца. Я убежден: убить одного человека не лучше и не хуже, чем убить сто тысяч. Вы награждаете офицеров, топящих суда, стоящие в десять раз больше, чем те транспорты, за которыми гоняюсь я, и вы вешаете таких, как я, кто по мелочам совершает то, что делается в крупных масштабах. Да, вы непоследовательны. И настоящие преступники не здесь!
— Вы с ума сошли! — с пылающим взором воскликнул Андре. — Вы бесчестный человек! Вы, гражданин свободной республики, бросившей вызов монархам! Вы, мелкий наемный убийца, пытаетесь с отвратительной ловкостью мошенника исказить историю, чудовищно извращенно трактуете справедливые войны, ищете фанфаронское[423] оправдание своему бесчестному поведению! Да, мы воевали, да, мы убивали. Это верно. Но не забывайте, что пруссаки терзали нашу дорогую Францию! Убивать тогда стало долгом! Слышите, долгом! Все люди с сердцем отдавали свою кровь, когда родина в опасности, когда Республика в беде.
— Вы защищаетесь? Тем лучше. Ну, а я защищаю право топить пароходы и перевозить негров.
— Свершилось! Настал час правосудия. Ваше убежище обнаружено. Вы в плену.
— Великолепно! Ну так вешайте меня.
— Нет!
— Почему же?
— Да потому, что я был вашим другом. Потому, что ваше сердце билось в унисон с моим во время осады Парижа. Потому, что ваша кровь пролилась за Францию… Потому, наконец, что в проклятый день капитуляции… я видел, как вы переломили саблю…
— Довольно!.. Довольно, говорю я вам. Не желаю больше слушать.
— Потому, что храню о вас дорогую, горькую память… Не хочу, чтобы мой товарищ по оружию, страдавший, воевавший и переживавший за мою страну, умер на веревке…
— Но… я больше не могу!.. Ты же видишь, как вся пролитая мною кровь других душит меня, заливает глаза… Только теперь на меня никто больше не наденет намордник… Ты взял верх… Разреши вновь побывать твоим другом… всего пять минут… это последнее желание приговоренного к смерти… Слушай. Буду краток. Одно слово скажет тебе больше, чем долгий рассказ. Я свалился в бездну, потому что я игрок!.. О! Игра! — продолжал моряк хриплым голосом, похожим на рычание. — Фатальная страсть, разбившая жизнь и сделавшая негодяем, связавшая по рукам и ногам, лишившая надежды на искупление. Я очутился в руках бандитов после огромного проигрыша… Дал расписку и не смог заплатить… Ты догадываешься об остальном… Угроза скандала… разорение… У меня уже был ребенок — прелестная девочка Мэдж, бедняжка, чье появление на свет стоило матери жизни.
Я согласился на бесчестную сделку с мерзавцами… И обрек себя на вечное проклятие, исполняя их жуткие замыслы. А когда позднее я решил взбунтоваться, вырваться из оков, оказалось слишком поздно. Они похитили мою дочь. Жизнь ребенка стала залогом послушания отца. Мне приходилось убивать, чтобы Мэдж продолжала жить! Понимаешь ли ты это?..
И вот однажды, когда я уже доказал преданность, когда я поработал, хорошо поработал, мне разрешили по возвращении из весьма прибыльной экспедиции обнять дочь.
Под строгим присмотром хозяев я испытывал страстное наслаждение этой встречей и с той поры осознал, чего был лишен. Каждый поцелуй отдавался болью в моем сердце.
С того времени я мало-помалу привыкал к преступному существованию, к грузу бесчестья, отказался от борьбы, опасаясь поставить под угрозу жизнь дочери.
Еще пару слов, Андре. Через мгновение здесь начнется взаимное истребление. У моей дочери больше не будет отца. Лучше, если она навсегда забудет обо мне. Ты, как всегда, оказался великодушен и верен дружбе. Я тебе завидую, бандит способен уважать человека чести…
— Флаксан, — проговорил Андре, — клянусь, твоя дочь станет моей.
Перекошенное лицо пирата внезапно разгладилось. На щеках появился румянец.
— Подожди меня… секундочку… Я вернусь.
И он исчез за тяжелыми портьерами.
Через несколько мгновений Флаксан вышел оттуда, неся в одной руке набитый бумагами портфель, а в другой — тяжелый двуствольный карабин.
— Возьми! Ознакомишься с документами, когда все будет кончено. Это бумаги Мэдж. Узнав о моей смерти, бандиты отдадут дочку. Ну, а если откажутся, сам знаешь, как заставить. Уходи поскорее, уводи своих товарищей вот по этому коридору. Пусть капитан срочно скомандует отход. Через пять минут будет поздно. Мои сообщники, запертые в каземате, не остановятся ни перед чем. Прощай, Андре, прощай!.. Береги себя.
И сдавленным голосом Флаксан добавил:
— Это место станет могилой морских разбойников!
В самой верхней части купола, образовавшегося при вулканическом извержении, находилось огромное стеклянное окно, похожее на иллюминатор. Система призм, вставленная в него, позволяла наблюдать в темной комнате за всем происходящим снаружи. Читатель помнит: такое же устройство имелось и на «корабле-хищнике».
Прозрачный плафон диаметром свыше одного метра был тщательно вмонтирован в лавовое ложе и промазан огне- и водоупорной замазкой по периметру установки, поэтому выдерживал огромное давление воды лагуны, расположенной внутри атолла.
Он, таким образом, составлял единое целое с куполом.
После роковых слов: «Это место станет могилой морских разбойников», — Флаксан медленно поднял карабин и прицелился в застекленное пространство, напоминавшее сине-зеленый гигантский глаз, хладнокровно взирающий на разбросанные тут и там трупы.
Раздался выстрел. На верхнем стекле появилась звездообразная трещина.
— Поторапливайся!.. Вот-вот сюда ворвется море… торопись… ради моей дочери, быть может, теперь уже твоего ребенка.
— Прощай! — воскликнул потрясенный Андре. — Прощай! Да снизойдут на тебя мир и покой.
После второго выстрела в стекле появилась пробоина. Через отверстие величиной с кулак хлынула под огромным давлением вода и с грохотом ударилась о пол пещеры.
— Прекрасно, — проговорил бандит, — но этого недостаточно.
И он продолжал стрелять из великолепного карабина системы «Винчестер», не так давно усовершенствованного умелым оружейником с авеню Опера Гинаром.
