— Что эта шлюха делает в доме моей мамы? — возмущенно спросила она.
Разумеется, Чарльз не ответил. Он подумал, не рассказать ли ей о сомнительном прошлом ее матери, но сразу отказался от этой мысли. Злость дочери и без того болезненно резанула его по сердцу, не стоило навлекать на себя еще и ярость Инь Бао.
И вот теперь эта девочка расхаживала взад и вперед перед его письменным столом, оглашая воздух какими-то политическими лозунгами. Она требовала от него поддержать пролетариат и присоединиться к народному движению.
— Ты должен внести свой вклад в раскрепощение Китая, отец!
Интересно, подумалось ему, а известно ли ей, что именно его деньги способствовали падению маньчжурской династии? Неужели жертвами, которые он приносил, и опасностями, которым подвергался годами, он не заслужил ни капли ее благодарности?
— Отец, отдай свои газеты рабочим, которые их печатают!
Чарльз едва не рассмеялся, подумав о том, какая участь постигла бы тогда его газетную империю. Если бы он передал ее, например, в руки тому пьянице, который написал для него самую первую статью. Но, вспомнив о последнем свидании с этим беднягой, поежился.
— Используй власть, сосредоточенную в твоих руках, во благо народу и поторопись, прежде чем мы не заставили тебя сделать это.
«Ага, — подумал он, — вот оно. «Прежде чем мы тебя не заставили». И это слово — «власть». Единственное слово, которое звучит в ее устах органично».
Чарльз Сун улыбнулся. Уж кому как не ему знать, что такое быть бесправным и вытирать блевотину с полу в бостонской забегаловке. Его детям подобное чувство незнакомо. Точно так же, как и бурная радость, которую Чарльз испытал, когда в бар, распевая песни, ввалились одетые в оранжевое ирландцы, а он потом наблюдал за последовавшей дракой.
— Чему ты улыбаешься, отец? — спросила она.
И тогда он произнес фразу, которую дочь была не в состоянии понять:
— Я вспомнил о драке в Бостоне.
Бостон. Она понятия не имела, о чем он говорит, да ее это и не интересовало. Он был врагом. Врагом народа.
В ту ночь она нанесла врагу первый ощутимый удар. Дочь украла драгоценности матери, продала их, а деньги отдала человеку, которого мысленно называла Библиотекарем. Вскоре после этого она стала его любовницей.
Сейчас она подняла руки над головой и вытянула их к небу.
Ветер подхватил пригоршню песка пустыни Гоби и бросил в ее обнаженное тело.
А затем она оглянулась и увидела его. Он стоял и смотрел на нее.
Молодой конфуцианец.
Она повернулась и медленно пошла к нему.
* * *
В то же самое время в огромном складе, до отказа набитом всевозможными вещами и припасами, которые армия Гоминьдана реквизировала у частных лиц именем Республики, ее старшая сестра, мадам Чан Кайши, — Та, Которая Любит Деньги, — подняла взгляд от гроссбуха на генералиссимуса с тонкой осиной талией и спросила:
— Куда мы двинемся, когда падет Шанхай?
— Ты так уверена в том, что он падет?
Она взглянула на него так, будто он спросил, мокрая ли вода, и ответила:
— Да. А разве ты в этом не уверен?
— Мы отправимся на запад, — пролаял он, проигнорировав ее риторический вопрос.
Его вновь удивило то, какую власть сумела заполучить над ним эта домашняя на первый взгляд девушка. На протяжении многих лет он считался отъявленным ловеласом и покорил сердца многих красоток Южного Китая, и вот теперь оказался под каблуком у женщины с коровьей мордой.
Она взяла вазу, которая, по словам эксперта, относилась к периоду династии Мин, поднесла ее к свету и улыбнулась. Эта ваза ей нравилась. Ей вообще нравились стоящие вещи.
— Ты хочешь передислоцировать все наши силы в Нанкин? — спросила она.
— Нет, там сложно держать оборону. Мы расположимся западнее города.
— Чтобы снова напасть на коммунистов? — спросила она, не скрывая разочарования, ведь территории к западу от Нанкина были известны своей бедностью.
— Нет, коммунисты находятся севернее.
Женщина призадумалась. Ее генералиссимус осуществил уже пять широкомасштабных военных экспедиций против коммунистов, причем в ходе последних трех войсками Гоминьдана командовали германские генералы. Наконец коммунисты прекратили сопротивление и отошли на северо-запад. Это было поражение, но госпоже генеральше хватало ума не списывать со счетов коммунистов и их вождя Библиотекаря. Хотя сама мысль о том, что те раздают недоумкам-крестьянам самые хорошие земли и товары, приводила ее в бешенство. Она задумалась над тем, как долго еще ее тупая сестра будет якшаться с этими кретинами, но потом махнула рукой. Ее сестра номер два — просто дура. Женщина перевела взгляд на мужа, который все еще продолжал что-то говорить.
— Пора готовиться к передислокации, — заключил он свою тираду.
— В этом нет необходимости. Все уже готово.
На протяжении последних десяти лет двадцать ее слуг усердно тащили все ценное из домов, расположенных в радиусе десяти миль, и теперь она просто решала, какие именно предметы будут аккуратно упакованы и погружены в ее личный вагон.
* * *
Третья дочь Чарльза Суна стояла возле дома во Французской концессии, который раньше она делила с ныне покойным мужем, доктором Сунь Ятсеном. Она вздохнула, вспомнив его нежность и безрассудную храбрость. Однажды она едва не бросила его, когда, стремясь сохранить единство рассыпающейся революционной коалиции, он передал полномочия президента новой Китайской Республики маньчжурскому генералу, согласившись взамен занять пост министра железнодорожного транспорта. Снова и снова в их гостиной муж заставлял ее разглядывать карты, на которых он чертил идеально прямые линии, и объяснял так, словно она была непроходимой тупицей:
— Прямая представляет собой кратчайшее расстояние между двумя точками.
— Кратчайшее? — эхом откликалась она.
— Да, дитя мое. Это самый короткий путь к новому Китаю.
Она пыталась защитить его, но тщетно. Все знали, что этот человек глуп. Более того, теперь, когда он умер, отстаивать его идеалы было легче, чем когда он был жив. Она вспомнила последние дни его жизни, проведенные в ужасной комнате на втором этаже. Несмотря на августовскую жару в Шанхае, он твердил, что ему холодно, а потом плакал. Плакал и звал маму.
Она вспомнила обиженное молчание отца, когда она вернулась после того, как тайно сбежала с добрым доктором, а потом подумала о своих сестрах. Одна поддерживала гоминьдановское правительство Чан Кайши, а вторая, как поговаривали, являлась влиятельным деятелем Китайской коммунистической партии. Две сестры находились в оппозиции друг к другу, что обеспечивало Китаю состояние равновесия.
