— На берег ваших владений, великий князь, мы ступаем с таким же волнением, с каким ступали бы на родную нам землю, — молвил Гаральд, почтительно склонив голову перед Ярославом Мудрым.
— Мы тоже принимаем вас как близких людей, — сдержанно заверил его правитель Руси, рассматривая повзрослевшего, раздавшегося в плечах норманна. — Тем более что вскоре мне вновь понадобятся мечи твоих викингов, конунг.
— А мечи ваших воинов, возможно, понадобятся мне в Норвегии. Но все это будет потом, а пока что… — выразительно взглянул на стоявшую чуть в сторонке, на небольшой возвышенности, рослую златокудрую норманнку, в чертах лица которой теперь уже с трудом узнавал свою воспетую в песнях-висах Елисифь. — Неужели есть что-то, что вновь позволит вам запретить мне назвать вашу дочь своей невестой? — прямо, без обиняков, поинтересовался он.
— Ты, конечно, уже конунг; слава о тебе, как воине, гуляет теперь по многим землям, однако своей, «коронованной» земли, у тебя по-прежнему нет, — с улыбкой напомнил князь о том, что главное условие, которое он в свое время выдвинул, все еще осталось невыполненным. — Но теперь ты — настоящий воин и достаточно богат, я бы даже сказал, очень богат. Причем уже сегодня сможешь убедиться, что все те сокровища, которые твои викинги доставляли в Киев, сохранены.
— Так что теперь я могу?..
— О нет, выдавать своих дочерей по принуждению у нас, князей-русичей, не принято. Поэтому теперь постарайся уговорить княжну Елизавету так же убедительно, как уговорил меня, — с отцовской лукавинкой во взгляде ответил великий князь. — Правда, первая ваша встреча выдастся короткой: тебя и конунга Гуннара я приглашаю во дворец, на княжеский пир. А вечером, в форте Норманнов, который сохранился со времен вашего пребывания в Киеве, будет устроен пир для твоих воинов.
Лишь после разговора с князем Гаральд подошел к терпеливо дожидавшейся его Елисифи. Теперь он пристальнее присмотрелся к чертам ее лица. Они показались ему совершенными в своей красоте, причем совершенными настолько, что впечатления от них превосходили все те лики, которые являлись ему в самых смелых грезах и фантазиях.
— Пытаетесь убедиться, что перед вами действительно та девчушка, которая запомнилась перед отъездом? — Улыбка, которой было озарено лицо княжны, показалась ему вполне добродушной. Перед ним была уже не та ершистая девчушка, которая каждое слово его воспринимала как повод для язвительных замечаний и отговорок.
— Поражен вашей красотой, — искренне признался конунг.
— Как только присмотритесь внимательнее, это наваждение тут же оставит вас.
— Сам не допущу этого. Вы ждали меня, княжна?
— Судя по количеству золота и камней, которые ваши люди доставляли в Киев, у вас было с кем развеивать свою тоску.
— Я — воин, и мой способ жизни мало чем отличается от способа жизни всех прочих викингов. Мое богатство свидетельствует только о том, что я способен добывать его. Так стоит ли упрекать меня в этом?
— Если вы отправитесь в еще одно такое путешествие, то застанете меня чьей-то супругой и почтенной матерью большого семейства.
— Именно поэтому я буду добиваться, чтобы вы как можно скорее стали матерью семейства конунга Гаральда Сурового.
— Если вы мечтаете видеть в женах дочь великого князя киевского, то завлекать ее следует не титулом матери семейства, а титулом королевы. Или хотя бы герцогини.
Прежде чем ответить, конунг посмотрел в сторону стоявшего неподалеку, в окружении четверых дружинников, Радомира Волхвича. Что-то недоброе, неприветливое почудилось норманну в его взгляде.
— Корону, а значит, и титулы нам придется завоевывать вместе, — сухо заметил Гаральд под впечатлением от этого взгляда. — Во всяком случае, мне бы этого хотелось.
— Я подумаю над вашим предложением, сир.
— Волхвич все еще возглавляет вашу охрану, княжна?
— И мне бы хотелось, чтобы так было всегда. Такая уж у него судьба.
— Но лишь в том случае, когда он смирится с этой судьбой, забыв о ревности и неприязни, — еще жестче заметил норманн, возвращаясь к великокняжеской чете.
Когда он снова увлекся разговором с ее родителями, княжна тут же подозвала Волхвича к себе.
— Ты что, забыл, кто ты такой? — высокомерно спросила Елизавета. — Если еще раз забудешься, до конца дней твоих напоминать об этом будут стражники княжеской темницы.
— Я не сделал ничего такого, что могло бы вызвать ваш гнев, княжна.
— Если осмелишься сделать, я сама выхвачу у Гаральда меч и зарублю тебя.
— Вам не придется прибегать к этому, княжна, — холодно заверил ее Волхвич.
— В ближайшие дни мы с принцем Гаральдом будем помолвлены, а затем нас обвенчают. Ты с этим должен смириться. Как в свое время я смирилась с тем, что с дворовой служанкой Настаськой, вдовой дружинника, ты спишь, как с женой.
Волхвич ошалело взглянул на княжну, и переносица его побледнела, как бледнела всегда, когда парень чувствовал себя в чем-то уличенным. Он хотел что-то возразить, как-то оправдаться, однако Елизавета резко пресекла эту попытку:
— Не смей перечить мне в этом! Не сама слежу за тобой, доносят.
— Хорошо, я смирюсь, княжна.
— Если действительно смиришься, когда-нибудь позволю научить меня всему тому, чему тебя учит Настаська, — вдруг озорно сверкнула родниковой голубизной своих глаз норманнка, заставив Волхвича поразиться еще больше. О таком обещании он тайно мечтал уже давно.
— Я сказала принцу, что хочу, чтобы и там, за студеным морем, ты тоже охранял меня. Вместе с Настаськой, естественно. Без вас я там погибну от тоски по Киеву. Только для этого нужно, чтобы ты служил Гаральду так же преданно, как и мне.
Волхвич молча повернулся и направился к княжеской повозке, у которой, с подведенным ему конем, стоял Гаральд.
— Я буду служить вам так же старательно и преданно, как и княжне Елизавете, — сказал он конунгу, как только княжеская чета уселась на красиво отделанную повозку и немного отъехала. — Можете в этом не сомневаться.
— Вот и не заставляй меня в этом сомневаться, дружинник, — поиграл желваками Гаральд. — Никогда не заставляй сомневаться в себе — только это способно уберечь твою голову от секиры палача.
Весь остаток лета Гаральд и Елизавета провели в княжеской резиденции в Вышгороде. Потом, уже в Норвегии, они не раз вспоминали эти дни как самые счастливые в своей жизни. Переложив все хлопоты, связанные с содержанием варяжской гвардии и ее службой, на конунга Гуннара, принц устроил себе и невесте «вольную жизнь». Теперь все дни они проводили в конных выездах к речным лугам, в охотничьих блужданиях или в катании на специально сработанной мастерами уютной «королевской» ладье.
