— Не двигайтесь, господа, — предупредил Зуга.
Его спутники замерли. Над ними застыли непроницаемые молчаливые матабеле. В удушливой жаре ни единый звук не нарушал тишину, ни один порыв ветра не шевелил перья на головных уборах.
Наконец амадода расступились, пропуская вперед группу людей — великих индун Кумало, чистокровных занзи из королевского рода, — но как же поредели их ряды!
Все они постарели, их головы и бороды посеребрил иней седины. Они исхудали, точно бродячие псы, и мускулистые тела воинов стали жилистыми и тощими, ребра выпирали наружу. Некоторые вожди были перевязаны грязными, пропитанными кровью тряпицами, кожу других покрывали язвы, вызванные недоеданием и тяжелыми условиями жизни.
Впереди шел Ганданг, за ним, плечом к плечу, — его единокровные братья Бабиаан и Сомабула, за которыми следовали остальные: у каждого на голове — обруч индуны, в руках — ассегай и щит, покрытый бычьей шкурой, который и дал название племени матабеле, Люди длинных щитов.
Не доходя десяти шагов до Зуги, Ганданг остановился и опустил щит на землю. Мужчины смотрели в глаза друг другу, вспоминая тот день, больше тридцати лет назад, когда встретились впервые.
— Я вижу тебя, Ганданг, сын Мзиликази, — сказал наконец Зуга.
— Я вижу тебя, Бакела, Тот, кто бьет кулаком.
За спиной Зуги мистер Родс невозмутимо приказал:
— Спросите у него, мир или война.
Не сводя взгляда с высокого истощенного вождя, Зуга спросил:
— По-прежнему ли застилает ваши глаза жажда крови?
Ганданг ответил низким ворчанием, которое донеслось до всех индун и всколыхнуло ряды воинов на вершине.
— Передай Лодзи, что мы больше не жаждем крови. — Вождь наклонился и положил ассегай и щит на землю.
Двое матабеле в набедренных повязках толкали небольшую вагонетку по узкоколейному пути. В конце узкоколейки фиксатор выбили, вагонетка перевернулась и высыпала пять тонн голубоватых кристаллов кварца в горловину воронки. Камни покатились в сортирующий ящик, скапливаясь на стальной решетке. Десяток матабеле кувалдами разбивали руду, и она проваливалась дальше, в толчейный ящик, где тяжелые чугунные песты, приводимые в движение паровым двигателем, мерно опускались и поднимались, дробя камни в пыль. Грохот стоял оглушительный. Постоянный поток воды, закачиваемой насосом из речки в долине, вымывал руду из толчейного ящика и нес по шлюзу на столы, расставленные под низким навесом.
Гарри Меллоу склонился над первым столом, наблюдая за течением густой жидкости по толстой медной пластине, которая покрывала наклонную столешницу: бесполезная грязь стекала вниз, руда прилипала к покрытию. Эксцентриковые кулачки потряхивали стол, распределяя воду по всей поверхности, чтобы каждая крупица руды соприкоснулась с медной пластиной, покрытой слоем ртути. Одно из уникальных свойств ртути состоит в том, что она поглощает частички золота, как промокашка впитывает чернила.
Закрыв винтовой клапан, Гарри направил поток грязи на второй стол, потом выключил эксцентриковые кулачки и, подняв взгляд на Ральфа Баллантайна и Вики, напряженно наблюдающих за ним, показал большой палец: грохот толчейного става заглушал слова. Нагнувшись над столом, Гарри лопаточкой соскреб покрытие, собрав амальгамированную ртуть в темный шар, размером в два раза больше бейсбольного и весом футов в сорок, — поднимать его пришлось обеими руками. Шар Гарри отнес в округлую хижину, служившую на шахте Харкнесса лабораторией. Вслед за ним в крохотное помещение втиснулись Ральф и Вики.
Все трое завороженно смотрели, как шар из амальгамы закипел и пошел пузырями в реторте, поставленной на горелку.
— Ртуть возгоняется и снова конденсируется, — пояснил Гарри, — а в результате мы получаем вот это!
Слой кипящей серебристой жидкости быстро уменьшался и стал изменять цвет: появился красновато-желтый проблеск — тот самый, который зачаровывал людей на протяжении более шести тысяч лет.
— Вы только посмотрите! — Вики радостно захлопала в ладоши. Ее рыжеватые локоны подрагивали, а глаза сверкали, будто в них отразился блеск драгоценной жидкости.
Ртуть выкипела, и осталась лишь расплавленная лужица чистого золота.
— Золото! — воскликнул Ральф Баллантайн. — Первое золото шахты Харкнесса!
Он откинул голову и расхохотался. Вики и Гарри вздрогнули и озадаченно уставились на него: Ральф не смеялся с тех пор, как уехал из Булавайо. Смеющийся Ральф подхватил Вики одной рукой, а Гарри другой и, закружив их хороводом, вывел наружу. Они кружились втроем, держась за руки, Ральф вопил, а Гарри издавал индейский боевой клич.
Матабеле оторвались от работы и сначала удивленно смотрели, затем тоже засмеялись.
Вики первой вырвалась из круга, задыхаясь и придерживая руками заметно округлившийся живот.
— Вы с ума посходили! — засмеялась она, пытаясь отдышаться. — Вы оба просто ненормальные! И за это я вас и люблю.
Смесь была наполовину из речной глины, принесенной с берега Ками, а наполовину — из обломков термитников, глина в которых отличалась большей вязкостью благодаря добавке слюны насекомых, вытащивших комочки из подземных глубин на поверхность. Обе глины сваливали в яму возле колодца — того самого, который первый муж Робин, Клинтон Кодрингтон, построил с помощью Джордана Баллантайна много лет назад, задолго до того, как колонна первопоселенцев Британской южноафриканской компании въехала в Матабелеленд.
Двое новообращенных крутили ворот, поднимая ведро из колодца, потом выливали воду в яму, куда двое других лопатами сбрасывали глину. С десяток голых чернокожих детишек под предводительством Роберта Сент-Джона месили глину, превратив тяжелый труд в игру. Робин Сент-Джон помогала набивать глину в деревянные формы размером восемнадцать дюймов на девять. Мальчишки и девчонки, выстроившись цепью, переносили заполненные формы на устланную травой площадку для просушки, где аккуратно выкладывали сырые кирпичи, а потом торопливо возвращали пустые формы обратно.
Тысячи желтых кирпичей лежали длинными рядами под солнцем, однако этого было мало — по расчетам Робин, на одну только церковь понадобится не менее двадцати тысяч. Кроме того, придется нарубить деревьев и подготовить древесину, а через месяц настанет время резать траву для кровли.
Робин выпрямилась и приложила измазанную глиной руку к натруженной пояснице. Прядка седых волос выбилась из-под платка, щека и шея были заляпаны грязью, но ручейки пота смывали ее, пачкая высокий воротник блузки.
Робин смотрела на руины миссии: почерневшие от пожара балки провалились, и сильные ливни превратили стены из необожженного кирпича в бесформенную груду. Придется заново класть стены и возводить над ними крышу, и тем не менее Робин Сент-Джон с огромным удовольствием предвкушала эту тяжелую, утомительную работу, чувствуя себя молодой и полной сил — совсем как тридцать с лишним лет назад, когда впервые ступила на безжалостную землю Африки в качестве врача-миссионера.
