Дир глянул в сторону, и взгляд его уперся в Кузьму, отиравшего кровь с лезвия меча…
— Вот, великий княже, такие дела, — в тон недавнему разговору произнес дружинник. — Могли бы и в поход не пойти, и не увидеть больше ратного поля… И почему же он, пес, бросился на своего господина с ножом?.. Ах, паскуда! А еще жрец, служитель бога…
— Потому и бросился, что я был господином его, — ответил Дир, а у самого в голове забилась мысль: «И снова прав был брат, когда говорил об осмотрительности, которую проявлять надобно, если дело касаемо жрецов. По чьему наущению действовал Мамун? Не мог же он вот так… один?» И с подозрительностью посмотрел в сторону волхвов, черными истуканами сидевших возле других костров…
Кузьма поднял нож и тут же предъявил колдованцам, но никто из них так же, как никто из костровых, у Мамуна его не видел.
Узнали на теремном дворе о происшествии, и многие выскочили на улицу. Показали нож и им, и тут воевода Умнай испуганно шепнул Ратибору:
— Пропали, старейшина, если нож опознают… Чернодлава он… Правильно ты боялся… Ах, гад смердячий! Что делать будем?! — но, усмотрев в глазах старейшины решимость, замолчал.
А тот поднял руку и начал говорить:
— Князья и вы, боилы киевские, я бы мог скрыть от вас правду, ибо здесь только двое, я и Умнай, знают, кто владелец ножа… Но я скажу ее, и хотелось бы надеяться, что этим сниму с себя, воеводы да и со всех людей моего племени подозрение… Мы преданы вашему делу и клялись на мече именем Перуна-громовержца. И пусть огненные стрелы его поразят меня и воеводу, если в чем-то солгу… Нож принадлежал нашему жрецу, и как попал он к вашему, не знаем… Еще на пиру мы были обеспокоены исчезновением Чернодлава, а то, что он не мог жить без пакостей, известно не только нам с воеводой, но и многим древлянам…
Люди заволновались, зашумели, раздались выкрики:
— Не верьте им! Это их жрец, а значит, они заодно…
Но другие из толпы возразили:
— Так ведь Мамун тоже был нашим жрецом…
Светозар призвал всех к спокойствию. Люди угомонились и стали ждать, что скажет Аскольд. Но, всем на удивление, заговорил Дир.
— Я верю Ратибору… Брат мой, — обратился он к Аскольду, — после того как я чуть не лишился жизни, мне на ум пришел наш разговор о предсмертном наказе отца… Я теперь, как и ты, буду следовать ему.
Аскольд чуть заметно улыбнулся и окончательно успокоил собравшихся, сказав:
— Если бы Ратибор и Умнай были заодно со своим жрецом, они бы не находились на пиру, а Ратибор — старейшина племени, не мог же он отдать на растерзание свой народ… Зачем бы тогда ему приводить его сюда?!
Кто-то предложил искать Чернодлава, и с факелами конные ускакали.
А древлянский жрец, убедившись в том, что покушение на жизнь великих князей не удалось и что Мамуну отрубили голову (сам видел, спрятавшись в кустах, как она покатилась), помчался к реке, хватаясь руками за что попало, чтобы не упасть, обдирая в кровь ладони. Там у него была спрятана однодеревка на всякий случай. Чернодлав понимал, что нож его будет теперь обнаружен сразу и опознан (в честности Ратибора жрец никогда не сомневался), а раз так, то его, Чернодлава, кинутся ловить. Оказавшись у воды, разом вскочил в лодку и погнал ее вниз по Днепру, прижимаясь к низкому берегу, чтобы уйти в свои дикие степи.
И тут увидел, как замелькали на Старокиевской горе факелы, потом на Щекавице, Хоревице, появились они и на Подоле. Сердце злодея тревожно забилось, но, убедившись, что впереди их пока нет, он успокоился и подумал: «Слава Гурку, что плыть мне по течению, а не против него… Авось выберусь!»
Вот так: приносил жертвы Стрибогу — дружинному богу древлян, а помнил кровожадного Гурка — степного бога угров…
А киевский люд действительно всполошился: хотя был глубокий вечер, но весть, что покушались на жизнь великого князя Дира, облетела мигом весь город, достигла она и посадов. Тогда и загорелись в руках не только воинов, но и купцов, ремесленников, смердов смоляные факелы…
Корабельщики крепко спали, намаявшись за день. Обнявшись, как родные братья, на соломенных мешках, подложив под головы подушки, набитые сеном, храпели Лагир и Никита.
Лежали по двое, по трое на нарах, тянувшихся вдоль длинного каменного одноэтажного дома, используемого под жилье только летом; в окнах не было бычьих пузырей, и в проемы по утрам с Днепра залетал свежий ветер, выметая наружу чесночный дух, смешанный с запахом телесного пота. Не имелось и печки, хотя в потолке и пробили дыру для дыма, но в нее лишь заглядывали звезды. Одна как раз находилась над спальным ложем Лагира и Никиты и соседствующего с ними кормчего Селяна.
Имя ему не подходило: ну скажите, какой же он Селян, когда повидал чуть ли не весь белый свет? Ходил и в походы с великими князьями за пороги и на север, к Ильмень-озеру, с купцами — в Византию, Багдад, приходилось плавать и по Чермному[135] морю, и по морю посередь земли, отчего оно зовется Средиземным. А как найти путь кораблю в кромешной тьме — в ночи? Знамо дело, только по звездам… И вот, когда звезда начинала смотреть в дыру в потолке, тогда у кормчего и оживала память, и рассказывал он складно всякие истории, и у Никиты не то что крепла, а прямо-таки дубела мечта — ходить на лодьях под парусами в дальние страны.
И двери в ночлежке тоже отсутствовали, потому и громко ворвались вовнутрь крики.
— Князя убили! Нашего Дира убили! — голосила какая-то баба будто скаженная.
— Молчи, дура! Не убили, токмо хотели…
С Юрковицкой горы стража заколотила в железное било, а возле идола скотьего бога Велеса забили барабаны. Замелькали огни и на Подоле.
Чуткий Лагир проснулся первым, подумал, что где-то пожар; сердце больно торкнулось: «Уж не корабли ли горят?!» — и он заорал что было мочи:
— Под-ни-ма-й-те-е-есь! Лю-у-у-ди-и!
— Ну чего орешь?! Чего сонного человека пужаешь? — строго прикрикнул на него появившийся с факелом в руке боил Вышата. Он, как всегда, ложился поздно: когда объедет на коне киевские вымолы, посмотрит, что и как, и убедится, все ли в порядке…
Но люди уже вскочили. Бросились в кладовку, где лежали факелы, употребляемые в основном в качестве светильников.
Никита растолкал туговатого на ухо отца:
— Бать, а бать, воевода Вышата здесь… Вставай!
— A-а, что? — Светлан приподнялся на локте, замотал головой, озираясь вокруг, ничего еще пока не соображая. Но, увидев воеводу, окончательно пришел в себя: — Что случилось, Вышата?
— Ты бы, Светлан, спал, не тревожился… Вон, молодые, они повскакали, уже убёгли… Я еще сам толком не все ведаю… Послал нарочного на теремный двор, скоро прискачет… Говорят, хотели убить великого князя Дира… Кто, зачем?.. Жду вестей. Узнаю — скажу… Ну, ладно, пойду.
