– Иудей, – сказал кто-то.
– Эй, – издевательски бросил Корнила. – Почём земля горшечника?!
– Тебе таки это нужно знать, если уж Христа продать собрался.
Кое-кто в железных шеренгах опустил голову. И тут Ляввей сделал то, что переполнило чашу терпения. Он протянул руку, и на ладони его неведомо откуда появился зайчонок. Он отпустил зверушку, и та лупанула вдоль поля – спасаться.
– Вот! Займите у него мужества!
Корнила взревел и подал знак. Войско спустилось в широкую лощину. Сочно зачавкало под копытами коней. Перед железными лежало большое поле, и по нему скакали к войску два всадника в лёгких кольчугах с пластинами и наплечниками – Братчик и Фома.
– Гай! Гай! Давай двоих на поединок!
Корнила, крякнув, глянул на сотника Пархвера:
– А?
Пархвер кивнул.
Братчик на белом коне с лёгким мечом да Фома на рыжем крутились перед ними, дразнили. Ждать долго не пришлось. Навстречу им помчались Корнила и на грузном битюге великан Пархвер. Конь Корнилы был вороным, Пархвера – вороной с белыми полосами, гривой и хвостом.
Угрожающе были нацелены копья, верещала и колотилась под копытами земля. Конники неслись, тяжёлые и страшные, как бронтозавры, на конях, закованных в сталь.
Братчик увидел, что конские ноги выше бабок в чулках грязи, и подмигнул Тумашу:
– Пусть постоят остальные, пока мы тут драться будем.
Ярилыцики потихоньку ретировались, и никто их за это не осуждал. Они своё сделали, пришёл черёд более серьёзного дела.
Горы железа летели на мужицких бойцов, и в рядах защитников города триумфально завыли, заулюлюкали. Ясно было: конец. В одном Пархвере сажень и шесть дюймов. И тут случилось неожиданное. Когда железные были уже совсем близко, Тумаш и Христос поставили коней на дыбы, повернули их в воздухе и шенкелями заставили сделать скачок в сторону.
Две горы с разгона промахнули мимо них. Юрась же умудрился догнать Корнилу и плоскостью меча ляснуть его по железному заду. Загудело. Захохотало мужицкое войско. Разозлённый Корнила попробовал сделать то, что не дозволялось и было ошибкой: через плечо, как палкой, огреть противника копьём. Юрась перехватил оружие и, вырвав, бросил на землю.
Корнила схватился за меч. Теперь, когда он лишился копья и не мог уже разить противника издали, тяжеловесность его из преимущества превратилась в недостаток. Теперь он оказался в проигрышном положении: мечи были равной длины, а враг двигался куда проворнее. Оставалось надеяться на непробиваемый миланский панцирь.
Две пары воинов дрались среди поля, и тысячи глаз глядели на них.
– А ну, а ну, – подзадоривал Фома. – Дав-вай, собачья кость. Где уж тебе!.. Мы… от Всеслава.
– Я сам… от Всеслава, – хрюкал Пархвер.
– От хорька ты, а не от Всеслава. От хоря и свиньи.
Пархвер сильно потел. Но Фоме приходилось тяжелей. Несмотря на большую силу и вес, перед сотником он был мелковат.
– Хам!
– Сам хам!
Лязгали мечи. Рассветные лучи сверкали на латах. Всё это напоминало весёлую и жуткую игру.
– Держ-жись, Христос.
– На тебе!
– Ы-ых! – отбил удар меча Корнила.
– Хорошо, что ты стрелу вытащил, – скалил зубы Юрась. – Несподручно было бы с ней… на… коне.
Неистово звенели мечи. Корнила шумно выдыхал и ругался.
– Шутишь грубо, – бросил Христос. – Мозги у тебя куриные.
– Верному мозги… без надобности.
– Так я их тебе сейчас… совсем вышибу.
Неуловимым выпадом он отбил меч Корнилы и ошеломил тысячника. Тот крутнулся и грузно, тяжко ахнулся о землю. Не мог подняться. Юрась склонился, подхватил с земли копьё и поднёс острый конец к груди лежащего. Войска ахнули.
– Держись, – сказал Христос. – Вставай.
Корнила встал и криво пошёл, сам не зная куда. Железные ещё подались вперёд – помочь вождю, спустились почти все в лощину. Из их рядов показались пасти канонов. Их тянули, и колёса по колодку вязли в земле.
Юрась несколькими толчками копья направил Корнилу в нужную сторону и стал глядеть на Тумаша. Тот бился отчаянно, но удары великана были страшными – двуручный меч Тумаша каждый раз отлетал за спину.
Корнилу наконец оттащили к своим. Он, придя в себя, кричал, приказывал что-то. С ним спорили. И всё же с его стороны внезапно рявкнул один канон: месть двигала тысячником.
Над головами бойцов пролетело ядро, вспахало землю перед мужицким войском.
– Эй, – кричали оттуда. – Поединок не кончен! Горшки кидать будем!
Затем с той стороны долетел лязг: мужицкая катапульта метнула горшок с грязью – в знак предупреждения… Корнилу схватили за руки, уговаривали.
Но результат перестрелки сказался сразу же. Только вышел он неожиданным. Горшок недолётом – видать, не отрегулировали натяжку жил катапульты – упал прямо на голову Пархверу, и та застряла в нём.
– Эй, кум, помочь, что ли? – спросил Фома.
Ударил слегка по горшку, расколол его. По шлему, по лицу, по усам великана плыла жидкая, глинистая грязь.
– Умылся бы, что ли.
Большие синие глаза Пархвера загорелись неудержимой яростью. Он поднял двуручный меч и слепо опустил его. Тумаш еле успел поставить своего лёгкого коня на дыбы, и лезвие вошло глубоко в землю.
И тогда Фома дал врагу ловкого пинка в выпяченный зад. Пархвер вылетел из седла. Хохот покатился над полем. Победители помчали к своим.
Корнила поднял руку в железной перчатке и опустил её.
– Трогай!
Наступило лёгкое замешательство. Чавканье долетало отовсюду.
– Кони завязли, – сказал кто-то. – Не успеем выбраться и взять строй.
– Чёрт! – выбранился Корнила. – Холера! Каноны на линию!
Начали тащить каноны. Но толпа на гребнях уже пришла в движение, поплыла вниз, как белая лава. Медленно и грозно. Пушечные мастера спешили, но тяжёлые каноны заваливались, показывая хоботы небу.
…И вдруг тысячи глоток затянули дикий и суровый хорал.
Пан Бог твердыня. Твердыня моя.
Поднял Он ладонь мою.
Как Давид на Голиафа
Поднял.
Ноги в поршнях топтали вереск. Ревели над головами дуды, но голоса заглушали их. Медленно, очень медленно, в реянии оружия над головой, плыло мужицкое войско, словно по линейке обрезанное спереди.
Вот мой народ,
Как львица, встаёт.
Смелый,
Он не ляжет,
Пока не напьётся вражеской крови.
Суровые, как обожжённая глина, лица стариков. Суровые, оливковые от загара лица молодых. Сурово и страшно всё выше и выше воспарял хорал:
Как львица, встаёт
И, как лев, поднимается.
Пан Бог над нами.
С нами во гневе.
Во гневе
Наш народ.
Вскинулся над головами белый с золотом и пурпуром хоругвь-стяг.
