Карл с матерью переглянулись.
— В вишневом плаще? — переспросил король.
— В вишневом плаще, — повторил герцог Алансонский.
— А этот вишневый плащ не вызывает у вас никаких подозрений?
Герцог Алансонский собрал все силы, чтобы ответить как можно естественнее.
— Должен признаться вашему величеству: на первый взгляд мне показалось, что это плащ одного из моих дворян, — ответил он.
— А как зовут этого дворянина?
— Де Ла Моль.
— А почему же этот де Ла Моль не был при вас, как того требует его должность?
— Я отпустил его, — ответил герцог.
— Хорошо! Идите! — сказал Карл. Герцог Алансонский направился к той же двери, в которую вошел.
— Нет, не сюда, — сказал Карл, — а вон туда. И он указал на дверь в комнату кормилицы. Карл не хотел, чтобы Франсуа и Генрих встретились. Он не знал, что они виделись; правда, то была одна минута, но этой минуты было достаточно, чтобы зять и шурин согласовали свои действия…
Когда герцог вышел, по знаку Карла впустили Генриха. Генрих не стал ждать, чтобы Карл начал его допрашивать.
— Ваше величество, — заговорил он, — вы хорошо сделали, что послали за мной, я и сам собирался идти к вам просить вас о правосудии.
Карл нахмурил брови.
— Да, о правосудии, — повторил Генрих. — Начну с благодарности вашему величеству за то, что вечером вы взяли меня с собой; теперь я знаю, что вы спасли мне жизнь. Но что я сделал? За что хотели меня убить?
— Не убить, — поспешно сказала Екатерина, — а арестовать.
— Пусть — арестовать, — ответил Генрих. — Но за какое преступление? Если я в чем-нибудь виновен, то виновен утром так же, как был виновен вчера вечером. Государь, скажите мне, какое преступление я совершил?
Карл, не зная, что ответить, посмотрел на мать.
— Сын мой, — вступила в разговор Екатерина, — у вас бывают подозрительные люди.
— Допустим, — сказал Генрих. — И эти подозрительные люди компрометируют и меня, не так ли, ваше величество?
— Да, Генрих.
— Назовите же мне их! Назовите! Устройте мне с ними очную ставку!
— Верно! — заметил Карл. — Анрио имеет право требовать объяснений.
— Я этого и требую! — продолжал Генрих, чувствуя преимущество своего положения и стремясь им воспользоваться. — Этого я и требую у моего доброго брата Карла и у моей доброй матушки Екатерины. Разве я не был хорошим мужем с тех пор, как женился на Маргарите? Спросите Маргариту. Разве я не был правоверным католиком? Спросите моего духовника. Разве я не был любящим родственником? Спросите всех, кто присутствовал на вчерашней охоте.
— Да, это правда, Анрио, — сказал король, — но все же говорят, что вы в заговоре.
— Против кого?
— Против меня.
— Государь, если бы я вступил в заговор против вас, мне осталось бы только предоставить событиям идти своим чередом, когда ваша лошадь с перебитой ногой не могла подняться, а разъяренный кабан набросился на ваше величество.
— Смерть дьяволу! А ведь он прав, матушка!
— Но все-таки кто же был у вас ночью?
— В такие времена, когда отнюдь не каждый осмеливается отвечать за себя, я не могу отвечать за других. Я ушел из моих покоев в семь часов вечера, а в десять мой брат Карл увел меня с собой, и всю ночь я провел с ним. Я не мог одновременно быть с его величеством и знать, что происходит у меня в покоях.
— Это правда, — отвечала Екатерина, — но правда и то, что кто-то из ваших людей убил двух стражников его величества и ранил де Морвеля.
— Кто-то из моих людей? — переспросил Генрих. — Кто же это? Назовите его!..
— Все обвиняют де Ла Моля.
— Де ла Моль вовсе не мой человек — он состоит на службе у герцога Алансонского, которому рекомендовала его ваша дочь.
— Но, может быть, у тебя все-таки был Ла Моль, Анрио? — спросил Карл.
— Почем же я знаю, государь? Я не скажу ни «да», ни «нет». Де Ла Моль — человек очень милый, услужливый, всецело преданный королеве Наваррской, он частенько приходит ко мне с поручениями то от Маргариты, которой он признателен за рекомендацию герцогу Алансонскому, то с поручением от самого герцога. Я не могу утверждать, что это был не Ла Моль…
— Это был он, — сказала Екатерина. — Его узнали по вишневому плащу.
— А разве у Ла Моля есть вишневый плащ? — спросил Генрих.
— Да.
— А у того человека, который так лихо расправился с двумя моими стражниками и с Морвелем…
–..тоже был вишневый плащ? — перебил короля Генрих.
— Совершенно верно, — подтвердил Карл.
— Ничего не могу сказать, — ответил Беарнец. — Но мне кажется, что если у меня в покоях был не я, а, как вы утверждаете, Ла Моль, то следовало бы вызвать не меня, а Ла Моля и допросить его. Однако, ваше величество, — продолжал Генрих, — я хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство.
— На какое?
— Если бы я, видя приказ, подписанный королем, вместо того, чтобы подчиниться ему, оказал бы сопротивление, я был бы виновен и заслужил бы любое наказание. Но ведь это был не я, а какой-то незнакомец, которого приказ ни в малой мере не касался! Его хотели арестовать незаконно — он стал защищаться; быть может, защищался он чересчур усердно, но он был в своем праве!
— Однако… — пробормотала Екатерина.
— Приказ требовал арестовать именно меня? — спросил Генрих.
— Да, — ответила Екатерина, — и государь подписал его собственноручно.
— А значилось ли в приказе — в случае, если меня не будет, арестовать всякого, кто окажется на моем месте?
— Нет, — ответила Екатерина.
— В таком случае, — продолжал Генрих, — до тех пор, пока не будет доказано, что я заговорщик, а человек, находившийся у меня в комнате, мой сообщник, — этот человек невиновен.
С этими словами он повернулся к Карлу IX.
— Государь, я никуда не выйду из Лувра, — обратился к нему Генрих. — Я даже готов по одному слову вашего величества отправиться в любую государственную тюрьму, в какую вам будет угодно меня направить. Но пока не будет доказано противного, я имею право назвать себя, и я себя называю самым верным слугой, верноподданным и братом вашего величества!
И тут Генрих с таким достоинством, какого в нем доселе не замечали, поклонился Карлу и удалился.
— Браво, Анрио! — сказал Карл, когда король Наваррский вышел.
— Браво? За то, что он вас высек? — заметила Екатерина.
— А почему бы мне не аплодировать? Разве я не говорю «браво», когда мы с ним фехтуем, и он наносит мне удары? Матушка, вы напрасно так пренебрежительно отнеситесь к этому молодцу.
— Сын мой, — ответила Екатерина, — я не пренебрежительно отношусь к нему, я его боюсь.
