Из стоявшего в отдалении шатра вышел Кубати, и теперь вся пятерка преследователей была в сборе.
— Получил напутствие? — спросил Канболет воспитанника.
Кубати чуть грустновато улыбнулся:
— Получил. Просил он еще тебе передать, чтоб Вшиголового мы обязательно доставили живым.
— Но ведь об этом он уже говорил мне, — Тузаров пожал плечами. — Хорошо. Не будем медлить. Твой Фица оседлан?
— Да. — Кубати негромко свистнул, и вороной красавец отделился от небольшого табуна, пасущегося на поляне, подбежал к парню и потянулся мордой к его лицу.
* * *
«Получил напутствие», — грустно размышлял, покачиваясь в седле, Кубати.
— Кивнул на прощанье — вот и все напутствие… Хотя он, отец, был, конечно, увлечен разговорами, которые касались опять религии…
…Атласный халат кадия выпачкан в грязи и прожжен в двух-трех местах, зато на лице священника — выражение благоуспокоенности и сытой важности.
Только что он напомнил присутствующим стих из Корана, где говорится о небе, поднятом над нами «без каких бы то ни было видимых опор», — уже одного этого вполне достаточно, чтоб отбросить всякие сомнения в могуществе аллаха! Тут уже возразить никто не мог: увидеть опоры еще никому не удавалось. Кадия слушали внимательно и понимающе покачивали головами. Что касается Адильджери, так у того просто дух захватывало и он млел от благоговения. Зато на Казанокова кадий посматривал не без опаски — ждал подвоха. И, разумеется, дождался.
— Если для аллаха все люди равны — ведь он оценивает человека лишь по его набожности и добродетели, — то почему же мы сплошь и рядом видим, как бедствует порою истинно правоверный мусульманин и благодействует богач, погрязший в пороках и неверии? — спросил Джабаги.
Кадий снисходительно улыбнулся:
— В священной книге сказано, что аллах «то полными руками дает пропитание, кому пожелает, то отпускает его в Известной мере».
— А почему в той же книге сказано, что аллах распределил средства к пропитанию так, «чтобы их одинаково хватало на всех просящих»?
Кадий сердито засопел и пустился в длинные рассуждения, не проясняющие суть дела, а наоборот — уводящие все дальше, в непроглядный мрак «священной черноты Корана». Под конец, когда он запутал всех, да и запутался сам, в шатре воцарилось тягостное молчание.
Ах, как хотелось Кубати тоже сказать свое слово! Но он тут был самый младший…
Потом кто-то спросил, верно ли, что все религии, от одного бога?
Кадий, брызжа слюной, зашипел что-то нечленораздельное и гневно замахал руками.
Тогда один из самых старших начал умиротворяющую речь, несколько наивным образом превознося мусульманство и в то же время пытаясь, на всякий случай, не обидеть и главную соперницу ислама — христианскую религию:
— От некоторых просвещенных людей я слышал вот какое суждение, показавшееся мне вполне правомерным и… правоверным. Всякая вера и в самом деде идет от единого бога. Все пророки тоже были от бога и передавали людям его заповеди. Сперва был послан Мусса[182], дабы просветить умы еврейского народа и подготовить своим законом приход Иссы. В назначенное время Исса[183] явился. Однако его чистое, возвышенное учение, по причине строгих правил, оказалось неудобоисполнимым для слабого человеческого рода, который продолжал грешить, нарушая трудные правила. Попробуйте заставить горбатого калеку сражаться в конной стычке или кривоглазого стрелять в цель из ружья! И вот аллах в благости своей посылает пророка Магомета смягчить закон Иссы, определив, что тот, кто не станет следовать этому последнему учению, не превышающему человеческих сил, будет осужден на муки вечные. Клянусь тонкими бабками моего коня, это похоже на истину!
О том, что собирался ответить возмущенный донельзя кадий и что хотел сказать откровенно ухмыляющийся Казаноков, Кубати уже не узнал. Как раз в это время отец, с рассеянным видом кивнув ему на прощанье, отпустил сына в дорогу.
Выходя из шатра, Хатажуков-младший ловил на себе задумчиво-завистливые взгляды присутствующих, и только Джабаги дружески хлопнул его ладонью по плечу.
* * *
С начала побега Алигоко и Зариф опережали своих преследователей на один дневной переход. Когда они достигли источников теплой кисловатой воды в самых верховьях Малки, этот разрыв уже сократился наполовину. Правда, беглецы не предполагали, что погоня так близка. Они вообще не были уверены в ее существовании.
Здесь, среди беспорядочного нагромождения скалистых обломков и абра-камней[184], омываемых струями ледниковых потоков, Алигоко и Зариф устроили привал.
Был ясный солнечный полдень. Ослепительно-белая громада Ошхамахо сияла торжественно и величаво, заслонив собою полнеба.
Под высоким гранитным утесом бурлили фонтанчики теплой воды, образуя целую речку, выкрасившую свое галечное ложе в цвет ржавого железа. Чьи-то терпеливые руки сделали широкое углубление в русле ручья. Купаясь, тут можно было сидеть по горло в целебной воде. Именно этим сейчас и занимался Шогенуков. Он блаженно щурился и часто окунал в воду запаршивевшую голову. Жизнь ему вдруг показалась прекрасной, как этот яркий безоблачный день, как безупречная небесная лазурь, как сверкающие снега Горы Счастья — Ошхамахо. И взыграла, и настроилась на песенный лад его заскорузлая, покрытая гнойной коростой душа. Не в такой ли денек, размышлял Алигоко, собирались на ежегодное санопитие боги и на вершине Ошхамахо, в гостях у Псатхи, пировали вокруг бочки с божественным напитком? Не в такой ли денек они пригласили к себе в гости прославленного нарта Сосруко, чтоб удостоить его рогом божественного сано, а он не растерялся и сбросил с горы бочку с пьянящим питьем и семенами. Растеклось сано по земле древних адыгов, семена дали всходы — и повсюду выросли гроздья удивительных ягод. Сатаней первая догадалась, что с ними надо делать. Положила их в бочку да придавила абра-камнем. Ягоды дали сок, который затем взбунтовался и вышвырнул камень из бочки. И тогда все нарты узнали вкус напитка богов. Только где теперь это сано? Зачахли чудесные лозы, как и вера в старых богов… На ту сторону хребта, к грузинам и мудави, попало, наверное, гораздо больше семян сано, чем сюда, на север. Зато Шогенуков-пши купается сейчас в воде, называемой в древности нарт-псыана, нартовская вода-мать, а теперь — нартсано, напиток нартов.
Мрачный Зариф сидел на камне рядом и, нетерпеливо почесываясь, дожидался своей очереди: лезть в одну лохань с князем он не имел права.
Наконец Алигоко вышел из воды и стал одеваться. Зариф попросил его отвернуться: был невероятно стыдлив. Шогенуков презрительно осклабился и повернулся спиной. Он знал, что все громадное тело Зарифа покрыто густыми черными волосами.
