— Когда я был в твоем возрасте, — сказал Тангейзер, — я мечтал только об этом ремесле. Кузнец — больше я никем не хотел быть, мне казалось, это величайшее искусство в мире. — Он пожал плечами. — Так оно и есть, я был прав. Но ничего не получилось. Я позабыл то немногое, что умел, но мне нравится время от времени подковать лошадь или поработать с раскаленным металлом. — Орланду хотел спросить, почему ничего не получилось, но Тангейзер сказал: — Смотри, как меняются оттенки. — Он указал рукой. — Принеси мне вон тот молоток.
Тангейзер подхватил шлем клещами, надел разогретый металл на выступ наковальни и принялся обрабатывать дюймах в четырех от вершины.
— После того как я потерял вчера на пристани свой шлем, так и не смог найти подходящего. — Он поднял глаза от наковальни. — А ты хороший пловец. И сильный.
Орланду вспыхнул.
— Я могу научить тебя, — сказал он.
Тангейзер улыбнулся и продолжил работать молотком.
— Я был бы не против, но за то время, что осталось, мы не успеем. Ты сможешь переплыть залив и добраться до Сент-Анджело, как это делают гонцы?
— О да, легко.
«Легко» было бравадой, но он мог бы.
Тангейзер снова положил шлем на угли и покачал меха.
— Тогда ты должен это сделать. Пока не кончилась эта ночь.
Орланду уставился на него. Пронзительно-голубые глаза были ясны. Орланду вдруг стало не по себе, неизвестно отчего. Он отрицательно покачал головой.
— Я приказываю тебе, — сказал Тангейзер.
Орланду ощущал в груди давление, которому не мог сопротивляться.
— Нет, — сказал он.
— Разве тебе уже не хватит битвы? Усталости и грязи?
— Я служу тебе, — сказал Орланду. Он отступил на шаг назад.
— Вот с этого и начнем. Первое правило, когда служишь, — подчиняться приказам.
— Я не трус.
Все его существо охватила какая-то непонятная паника, голова горела, и это утверждение показалось ложным. Орланду был переполнен страхом.
— Это и так ясно. Но тем не менее ты должен уйти.
— Тем не менее я не уйду.
— Из тебя получился очень плохой солдат.
Слова вроде бы были оскорбительны, но Тангейзер произнес их с одобрением. Он перенес светящуюся сталь на наковальню и некоторое время молчал, поглощенный работой, вытягивая новомодные поля по окружности шлема и расширяя разогретую сталь к краям. Орланду надеялся, что спор окончен и что ему не придется покидать Тангейзера. Мысль об изгнании вызывала в нем такой ужас, что к горлу подкатывали рвотные позывы. Все, что он чувствовал, ползая вдоль стены, даже близко не могло сравниться с тем страхом, который переполнял его сейчас. Он смотрел на руки Тангейзера, завороженный ритмичными движениями молотка и постепенным подчинением металла, который не должен был подчиняться и гнуться.
— Нужна земля, вода, огонь и ветер, чтобы сделать сталь, — заговорил Тангейзер. — В этом состоит ее сила. Отец говорил мне, что Бог выковал людей из этих же материалов, просто взятых в другой пропорции. Лишь избранные пропорции определяют качество куска стали. Этот шлем должен быть жестким и не гнуться, вот почему жар, который мы используем, такой несильный и закалка проводится только один раз. А вот меч должен гнуться, не ломаясь, не теряя своей формы, и ствол пушки должен выдерживать взрывы, происходящие внутри, поэтому сталь для них требует совсем иной техники и пропорций, соответствующих ее предназначенью. Так оно и получается. Ты понимаешь?
Тангейзер взглянул на него, и Орланду кивнул, снова пожалев о собственном невежестве и взволнованный мыслью о подобных тайнах. Его страх постепенно отступал.
Тангейзер продолжил:
— Чтобы разрешить подобную загадку — выбрать самые верные пропорции для достижения определенной цели, — потребовалось трудиться много столетий, передавая тайну от отца к сыну, от мастера к ученикам, каждый раз, если везло, узнавая и добавляя что-то новое. И точно так же нужно смешивать эти же элементы, чтобы выковать характер человека. Знание рядом с нами; главное — услышать его. Но когда речь идет о ковке собственного характера, мужчины делаются упрямыми и тщеславными, они больше доверяют своим собственным склонностям, чем совету мудрого.
Тангейзер улыбнулся ему, но такой улыбкой, из-за которой Орланду снова встревожился.
— Однако как ни упрямы мужчины, мальчишки, хоть в это даже трудно поверить, еще упрямее.
Орланду вздрогнул, страх вернулся; он понял, что спор еще далек от завершения. Он попытался сменить тему.
— А где твой отец? — спросил он с наигранным любопытством.
Тангейзер усмехнулся грубости такого хода. Он положил почерневший от огня шлем на угли и сменил молоток на более легкий.
— Мой отец очень далеко, молю только, чтобы мир его души как можно реже нарушали воспоминания обо мне. Но тебе не отвертеться. Я ринулся в этот водоворот по одной-единственной причине, и не для того, чтобы умереть, — ни за Иисуса Христа, ни за Крестителя, ни за Религию, ни за кого еще. Я приехал сюда, чтобы отвезти тебя обратно в Эль-Борго.
— Ты приехал за мной? — спросил Орланду.
Тангейзер кивнул.
— Но почему?
— Я задавал себе этот вопрос множество раз и находил на него множество различных ответов, и ни один из них меня не устраивает. К тому же в данный момент «почему» уже не имеет значения. Де Медран умер вчера, так же как и Пеппе де Руво. Миранда получил пулю в грудь. Ле Маса обожгло греческим огнем. И опять-таки существует множество причин тому, что это случилось, но сейчас все они неважны. Ты поплывешь обратно в Эль-Борго не потому, что я приказываю тебе, а потому, что я тебя прошу. Иди в Английский оберж. Ты сможешь служить Борсу и леди Карле, пока я не вернусь.
— Но как же ты вернешься? Этим вечером лодки снова были расстреляны в щепы, и ты, хоть я и не хочу об этом говорить, не умеешь плавать.
Тангейзер вынул шлем из огня, нахмурился, засыпал его золой, чтобы остудить.
— У меня есть свой способ выбраться отсюда, но для тебя он не годится. Делай, как я сказал. Уходи.
Орланду чувствовал, как глаза наливаются слезами, тоска сжала ему горло так невыносимо больно, что он даже не помнил, испытывал ли когда-нибудь такую боль. Его захлестнули горе и страх, которые снова обратились в слепой ужас. Он может потерять Тангейзера навсегда. А до сих пор ему нечего было терять. Без Тангейзера было… как? Дни, проведенные в его обществе, несмотря на смертельную усталость и безумие, были самыми драгоценными днями в его жизни. Наполненными смыслом. Бесценными. До Тангейзера не было ничего. Все, что он мог вспомнить, — пустота. Оказаться изгнанным, вернуться снова в пустоту казалось хуже, чем умереть. Тангейзер взял его за плечи и присел, чтобы их лица находились на одном уровне. Глаза, которые смотрели на него, улыбались ему с таким дружелюбием, теперь глядели на Орланду из тени, в которой не было ничего, кроме двух голубых камешков.
