Сначала прохлада показалась восхитительной, затем он осознал, что тонет под брыкающимся человеческим грузом, давящим на грудь. Тангейзер дернулся, получил удар ногой в живот и ушел еще глубже. Прохлада тронула его ступни, когда высокие сапоги налились водой до краев. Он силился выбраться наружу, но если бы его заживо закопали в песок — результат был бы тот же. Он сорвал с себя шлем, замахал руками, вся его выдержка покинула его. Пустота разверзлась под ним. Легкие отказывались подчиниться его приказу не разрываться и конвульсивно сжимались по собственному почину. Ужас пронесся сквозь него, быстро и ярко, словно вспышка молнии. Когда вода хлынула ему в ноздри и горло, показалось, что стало значительно лучше. Тьма, в которую он погрузился, чем-то теплым заполняла его сознание. А вместе с ней пришло облегчение — хотя это было, казалось бы, совершенно немыслимо. Появился и пропал образ Ампаро. А затем он услышал голос матери, ясный как колокольчик, позвавший его по имени. «Мэтти».
«Вот и все, — подумал он. — Вот она, моя жизнь. Неужели я кончу так плохо?»
И тут же подумал: мог бы кончить гораздо хуже. Но для этого бы пришлось прилагать огромные усилия.
Его прижало лицом к краю мокрого камня. Было темно, и у него возникло чувство, будто бы кто-то скачет у него по спине. Соленая вода хлынула у него изо рта, обожгла нос. Он не мог пошевелиться, а удары продолжались. Он осознал, что жив, что место, из которого он только что вернулся, — это и была его смерть. Удары по лопаткам больше было невозможно терпеть, он собрался с силами и ударил локтем за спину. Попал во что-то твердое, и нападение прекратилось. Чьи-то руки перекатили его на спину, он распластался по земле и застонал. Орланду, с волос которого стекала вода, смотрел на него сверху и широко улыбался.
— Таскать бадьи с помоями по болоту? — спросил он весело. — Ага, и еще вытягивать бадьи с салом из воды.
* * *
Пятница, 15 июня 1565 года
Скала Ампаро
Ампаро сидела на приморской скале на краю острова Сент-Анджело, наблюдая, как два посеченных пулями баркаса движутся обратно через черный, отливающий серебром залив. Она дрожала от ночной прохлады, сердце ныло в груди, и она ощущала себя безмерно одинокой, что казалось ей странным, поскольку одиночество всегда было для нее знакомым прибежищем и домашним очагом.
Она знала, что Тангейзера нет на этих лодках, как не было на всех лодках, приходивших в предыдущие ночи. Она встречала их все с тех пор, как вернулся Борс. Она наблюдала за каждым взмахом весел, за рябью, которые они оставляли на воде. Почему Борс, а не Тангейзер? По окровавленному грузу на этих баркасах, теперь проходящих мимо нее, по взрыву, свет которого она видела над гаванью, она поняла, что теперь одинокий форт на другой стороне залива остался без всякой помощи и подкрепления. Но еще она знала, что Тангейзер жив. Она видела его лицо всего миг назад. Он обрел успокоение и хотел, чтобы она об этом знала. Потом он пропал, она испугалась, потому что не могла отыскать его в своем сердце и уж подумала было, что он погиб. Но затем она ощутила его снова. Уже неспокойного — но зато живого. И в этот миг она ясно осознала: пока он знает, что она его любит, он не умрет. Только она никогда не говорила о своей любви. И как она могла? Не существовало подходящих слов, чтобы выразить ее. Но как же тогда он может знать? И как ей дать ему понять?
Она достала из кожаного футляра на шее свое магическое стекло, приложилась глазом к окуляру и наставила медный цилиндр на луну… Раскрутила колесики из цветного стекла. Она не видела ничего, кроме цветных всполохов. С момента приезда на остров она лишилась своего умения видеть. Возможно, эта потеря постигла ее из-за зловещей ауры войны. Или, может быть, потому что она так сильно влюбилась.
Ампаро сидела на скале, пока луна не завершила свой поход по ночному небу и не зависла печальным призраком на западной кромке Творения. Восточный горизонт заалел у нее за спиной, и в бледном сиреневом свете она увидела, как четыре десятка турецких кораблей вошли в залив и растянулись друг за другом вдоль непреодолимой цепи, которая скрывалась из виду где-то за клочком земли, на котором был заперт Тангейзер. На выходящем в море краю острова вспыхнула гирлянда огней, окружившая пролив, ведущий к Сент-Эльмо. Огни выстрелов прокатились широкой дугой по склонам холмов, когда четыре тысячи мушкетеров, выстроившиеся в один немыслимый строй, дали залп. Галеры завертелись на якорях, с их палуб палили пушки. Холм Скиберрас, кажется, начало рвать расплавленной землей, когда сотни дьявольских осадных орудий загрохотали в унисон. И где-то посреди этого ада находился ее любимый.
Пятно расплывалось по поверхности холмов, она смотрела не моргая, сердце дрожало в груди, кровь застыла, когда десять тысяч голосов закричали от ненависти, разрывая ей душу. С разгромленной стены форта в ответ треснул жалкий выстрел, и потрепанное знамя поднялось на фоне уходящей ночи.
Она поняла, что на самом деле увидела все это в своем стекле. Вечный хаос. Правление неправых. Пропасть, в которой исчезли навеки гармония и порядок. Она снова подняла стекло и наставила на пока еще не взошедшее солнце. Она раскрутила колесики. Цвета менялись, замедляя ход, красный цвет затопил ее, залил ее разум, Ампаро подумала, что это кровь, затем на миг, миг кошмарный, бесконечный и реальный, красное превратилось в платье, оно было на женщине, и эта женщина в красном платье болталась на конце веревки, затянутой вокруг ее шеи.
Стекло выпало у нее из рук на колени. На миг Ампаро сделалась глуха к реву пушек и слепа к их огню, к зарождающемуся дню, она не ощущала запаха моря, и ее кожа не осязала прохладного утреннего ветра. На языке был вкус чего-то плоского, безжизненного, горького и холодного, как медь. Она засунула стекло в кожаный футляр, поднялась на скале и вышвырнула стекло в море.
Оно исчезло без всплеска. И в миг исчезновения ведьминского стекла что-то ценное внутри ее умерло, а что-то новое народилось. Она будет встречать будущее, ничего не зная о нем, а настоящее так, как она никогда не осмеливалась раньше, — с надеждой. Ангелы покинули ее. А она не знала, как обращаться ко всемогущему Богу, потому что раньше ей и в голову не приходило призывать Его. Ампаро повернулась спиной к устроенному смертными хаосу, закрыла глаза и сцепила руки.
— Прошу Тебя, Боже, — сказала она. — Защити мою любовь от беды.
Она открыла глаза. Из-за грандиозного края мира поднималось на испещренное синяками облаков небо багряное солнце. В ответ на свою молитву она не услышала ничего, кроме рева мусульманских орудий.
