Но он уже не видел ее и не слышал: вместо человеческих лиц из листвы смотрели скотоподобные хари; отовсюду, свиваясь и шипя, подползали змеи предательства. Бернар упал на землю и стал кататься по ней, выкрикивая страшные слова.
На следующий день он спросил у Жака Бернье про свою лошадь. Коричневое лицо арендатора сморщилось, глаза спрятались под брови.
— В лесу есть дичь, — сказал он. — Худой ты, кожа да кости. Охоться, толстей. Оливье бродят по дорогам. А конька твоего увели в Шамбор.
Бернар обратил внимание на то, что в лесу бродят чужие, по виду горожане, при нем они умолкали или говорили о пустяках.
Он собрался было уйти пешком — из-за сосен вышли четверо с дубинками: его охраняли как пленника.
В сумерках явился Клод, виновато поскреб в затылке:
— Что поделаешь, друг, ты заложник.
И Бернар услышал о том, что в городе восстание и деревня его поддерживает. Тут только он объединил в уме явления, между которыми раньше не видел связи.
— Но при чем здесь я, Клод? — спросил он с горечью. — Или всюду обман, всюду вражда да ловушки?
— Ты — Одиго! — выразительно сказал ткач и распространяться больше не стал. Бернар, как ни был прост, понял: Эсперанса — или никто.
Девочка сжалась, точно ее ударили. Села, охватив острые коленки руками.
— На берегу есть лодка, — сурово заговорила она, глядя в сторону. — Я вас проведу. По дороге опасно: всюду наши или люди Оливье. А оттуда легко морем до города. Там найдете своих друзей.
Ночью они углубились по тропинке в чащу. Вышли на берег. Раскидали хворост, которым была завалена лодка, и вдвоем столкнули ее в воду Блестки лунного света дробились у них под ногами, погруженными в воду. Она прижалась щекой к его щеке и немного поплакала, потом оттолкнула лодку.
— Ветер в корму, светло, — сказала она. — Отсюда пять миль. Не говорите, где были, что видели, что слышали…
Взявшись за весла, Бернар увидел на дне лодки плащ, а в нем кусок хлеба. Его тронул этот прощальный подарок: было известно, что в округе голод. Через три часа он причалил к пристани и сошел на землю.
В городе еще не просыпались. На первой же улице сапоги его ступили во что-то, напоминающее ковер, и это был действительно ковер из перьев: кругом валялись распоротые перины. Прямо над ним закачалась длинная тень. Он поднял руку и коснулся твердых босых ступней повешенного. Вокруг он увидел дома с настежь распахнутыми дверями и следами разгрома. Лязг шпор и грубый солдатский смех заставили его отступить за угол. Солдаты говорили о том, что жратвы мало, кони совсем отощали, что пора бы на постой в деревню.
Стало светлее. Он подошел к белому листу на стене. «Недостойные ваши сограждане, эти канальи, коих возмутительные, бесстыдные и безбожные поступки… « Он прочитал полный угроз приказ до конца, в нем говорилось о пытках, колесовании и иных мерах, и глаза его остановились на подписи:
«Генеральный наместник губернатора граф Огюстен Одиго де Шамбор де Лябр».
Рядом была приписка углем:
«Дождешься ты, граф Негодяй! Жак Босоногий».
Было еще очень рано, и Бернар позавтракал в харчевне «Берег надежды» в долг, потому что у него не было ни су. Хозяин молча прислуживал ему с таким лицом, точно его обязали хранить некую тайну. Но у трактирщиков всегда есть тайна, они много видят и слышат и ничему не удивляются. Бернар расспросил у него, как пройти к наместнику, и отправился к отцу, теперь уже графу де Шамбор.
В замке от него писем не получали: дороги были перехвачены заставами черни, и на гонцов часто нападали грабители, которым было раздолье в такие времена. Бернар постучал в двери нового дома рядом с ратушей, ему открыли. За служанкой он прошел в прихожую, где в кресле мирно спал Рене Норманн. Тот открыл глаза так, как будто закрыл их секунду назад, и голосом бодрствующего сказал:
— Граф давно ожидает вас, сьер. Мы хотели…
— Рене! — возмущенно перебил Бернар. — Я все ждал, что вы меня разыщете. Чем вас так отвлекли, что вы даже не вспомнили обо мне?
Рене потянулся и благодушно выдавил сквозь зевок:
— Разве плохо в лесу, сынок? На вашем месте я бы не жалел, что не попал в эту заваруху. Сколько я спал, по-вашему? За неделю едва ли сутки. Мятежом охвачена вся округа.
— Свои бросили меня, а мужики спасли! Как же вы не подумали, что я попал в руки Оливье?
— О вас мне рассказали арендаторы. Ну, а Оливье… Гм! Во всяком случае, один из них здесь. В этом доме.
Первой мыслью Бернара было поднять весь дом. Но в тоне оруженосца было что-то настораживающее.
— И вы спокойно сообщаете мне об этом! Что здесь делает Оливье?
Рене хладнокровно ответил:
— Что он делает здесь? Гостит…
— Дайте мне оружие. Вооружитесь сами. Выведите без шума людей, пусть захватят все выходы. Ни один Оливье не должен…
Рене положил руки на плечи воспитанника и пристально посмотрел ему в глаза.
— Успокойся, мальчик. Кроме родовых свар, существует политика. Ваш отец отныне не частное лицо. На его плечах… словом, для этого не время. Другое дело… — тут Рене принялся спокойно и просто соображать: — Если немного яду в пищу… Он скажется только на обратном пути.
— Вы сведете меня с ума! — гневно крикнул Бернар. — Яд! Что же думает отец?
— Мне не дано знать замыслов его светлости, — ответил Рене с некоторым пафосом.
Бернар вынул из ножен шпагу Рене, лежавшую у него на коленях, и большими шагами направился в гостиную. Рене пожал плечами и снова задремал.
Граф де Шамбор и его гость сидели в новом приемном зале, который влетел магистрату в копеечку.
— Чего вы хотите? — говорил граф. — Политические заботы его величества, особенно эта война с Испанией, не дают возможности отменить габель. Без казны нет войны. Те, кто, как я, наблюдал неистовство черни, заверяют, что двести конных дворян легко заменят тысячу уговоров и поблажек. Но местное дворянство…
— Вы забываете о дворянских интересах, ваша светлость. Из-за этих политических игр пуст наш карман. Его наполняет ведь не король, а мужики!
— Верно. Я и сам недавно так рассуждал. Однако осмелюсь напомнить вам, сьер Артур, пословицу о тех, кто рубит сук. Политика — вещь гибкая, мсье, местные дворяне должны объединиться, а не рубить этот сук…
Вошел слуга и доложил:
— Сеньор Бернар де Шамбор.
Бернар широко распахнул дверь и ворвался, звеня шпорами. В руке его была шпага. Он поклонился отцу и звучно, несколько в нос сказал:
— Отец, рядом с вами — убийца и клятвопреступник.
Старый Оливье вздрогнул. Ноздри его вислого носа зашевелились. Граф Одиго успокоительным жестом прикоснулся к его плечу.
— Прошу извинить моего малыша: он все еще играет в войну. — И повернулся к сыну. — Сударь, признаюсь, у вас странные понятия о гостеприимстве! Перед вами сеньор Артур Оливье де Труа, глава одного из старинных семейств Франции. Сеньор Артур сожалеет об обидных недоразумениях, бывших между вами. Он отдает должное твоему мужеству. Мало того, оказывает тебе незаслуженную честь…
