— Нас вызывают в Англию? — не выдержал Сэм.
— Нет, — покачал головой Томас, пряча письмо в кошель на поясе, — Какая от тебя польза герцогу, Сэм?
— Никакой, — согласился лучник с явным облегчением.
Ему не улыбалось тащиться к чёрту на кулички, в Англию или Гасконь, чего вправе был потребовать герцог Нортхэмптон от своего вассала сэра Томаса Хуктона. Эллекины зарабатывали на жизнь наёмничеством, и до сих пор все этим были довольны, включая имевшего долю в немалых прибылях отряда герцога.
— Пишет, что летом мы можем понадобиться принцу, — сообщил другу Томас.
— Пока принц Эдуард отлично обходился без нас.
— Летом не обойдётся, если французский король решит поиграть с ним в кошки-мышки.
Принц Уэльский разорил южную Францию, а король Иоанн палец о палец не ударил, чтобы ему помешать. Но французскому королю придётся всё же что-то предпринять, если принц решится на новую «шевоше»[7]. А решиться тому сам Бог велел, думал Томас. Франция слаба, её союзник — король Шотландии томится в лондонском Тауэре, англичане подмяли под себя Бретань, Нормандию и Аквитанию. Франция сейчас походила на терзаемого гончими оленя.
— А что ещё в письме? — полюбопытствовал Сэм.
— Личное, — коротко ответил Томас и пришпорил лошадь.
Взяв с собой Женевьеву, он отделился от остальных, кивком разрешил приблизиться лишь сыну Хью, путешествовавшему на смирном низкорослом мерине.
— Помнишь бродячего доминиканца, приходившего в Кастильон? — спросил Томас у жены.
— Того, которого ты приказал выкинуть из города?
— Он порол чепуху, — кисло объяснил Томас, — «Ла Малис» — волшебный меч, второй Экскалибур и всё такое…
— Почему ты вспомнил о том сумасшедшем?
Томас вздохнул:
— Потому что вздор, за который я взашей выгнал дурня-монаха, повторяет Билли в своём письме.
«Билли» — так любовно кликали между собой Вильяма Боуна, герцога Нортхэмптона, воевавшие под его знаменем ветераны. Томас развернул письмо и протянул Женевьеве:
— У них в Карлайле объявился другой монах, но несёт он ту же чушь, что нёс наш кастильонский гость о «Сокровище Тёмных паладинов».
— А герцог знает…?
— Что я — потомок одного из них? Знает.
Кто-то звал их «Тёмными паладинами», кто-то «Адскими», кто-то «Проклятыми». Как бы то ни было, все семеро были давно мертвы. Остались потомки, одним из которых являлся Томас.
— Билли желает, чтобы я разыскал пресловутое «сокровище», — скривился Ле Батар, — Разыскал для принца Уэльского.
Женевьева, хмурясь, пробежала глазами послание, благо написано оно было по-французски, на языке английской знати, и прочла вслух:
— «На владевших ею семерых проклятье и вина, ведь лишь владыку всех владык благословит она…»
— Слово в слово белиберда нашего бродяги.
— Ты думал уже, где будешь искать?
Томас был знаком с другим отпрыском Тёмных паладинов — аббатом Планшаром, истинным христианином и человеком, к которому питал безмерное уважение. Аббат Планшар умер много лет назад, но у него, насколько помнил Хуктон, имелся старший брат.
— Есть местечко в Арманьяке под названием Матаме, — произнёс Томас неохотно. Поиски мифического сокровища, взваленные на его плечи герцогом, энтузиазма у него не вызывали, — Думаю, там сыщется ниточка к этой самой «Ла Малис».
— «…Не подведи нас», — прочитала Женевьева последнюю строку послания Нортхэмптона.
— Безумие заразно, — усмехнулся Томас. — Билли, видать, от монаха подхватил.
— Так мы, что, едем в Арманьяк?
— Сначала закончим здесь.
Ибо прежде граф Лабрюиллад должен был узнать цену скупости.
В Париже лил дождь. Затяжной, он размочил грязь и дерьмо, наполнив вонью узкие улочки. Из-под нависающих над ними вторых этажей нищие несмело тянули тощие ладони к веренице въехавших в столицу всадников. Большой город был явно в новинку прибывшим, судя по некоторой робости, с которой взирали они на каменные дома в несколько этажей и редких прохожих. Выглядывавших из окон парижан их реакция не забавляла. Больно грозный вид был у незнакомых бородачей в плащах. Грозный и необычный. Воины с иссечёнными шрамами обветренными лицами, видавшими виды щитами и в чиненых-перечиненых латах, не чета изнеженным франтам, что трутся у тронов магнатов. Бойцы, для которых жизнь людская, чужая ли, своя, не стоила костяной пуговицы. Над их головами развевался стяг с красным сердцем.
За двумя сотнями латников три сотни вьючных лошадей везли поклажу. Слуги и оруженосцы, что вели коней, были одеты в то, что казалось парижанам потрёпанными одеялами. Грубые куски клетчатой материи облекали бёдра, переброшенный через плечо конец заправлялся под ремень. Они не носили штанов, а их простоволосые женщины — юбок. Зато все они носили оружие — тесаки с прямыми рукоятями, топоры с зазубренными лезвиями.
У реки пришельцы разделились на группы и разбрелись искать постой. С полдюжины всадников, чьи слуги были обряжены лучше прочих, перебрались по мосту на остров посреди Сены. Попетляв между домов, они выехали к золочёным воротам, которые стерегли копейщики в богатых ливреях. Воротам королевского дворца. Во дворе гостей встретили, приняли лошадей и проводили к отведённым для них покоям.
Уильям, лорд Дуглас, вождь двух сотен латников, первым делом распахнул затянутые роговыми пластинами окна. В комнату ворвался сырой воздух с реки. Пока лорд грелся у камина, украшенного резным гербом французских королей, прислуга стелила постель и накрывала стол. Привели трёх девиц.
— Которую оставить, Ваша Милость? — осведомился управляющий.
— Оставляй всех трёх, — бросил Дуглас.
— Мудрое решение, Ваша Милость. Что-нибудь ещё угодно Вашей Милости?
— Мой племянник здесь?
— Да, Ваша Милость.
— Пошлите за ним.
— Будет исполнено, Ваша Милость, — поклонился управляющий, — Его Величество ожидает Вашу Милость к ужину.
— Счастлив принять приглашение Его Величества. Так и передайте, — буркнул шотландец.
Уильяму, лорду Дугласу, никто не дал бы меньше сорока, хотя ему исполнилось всего двадцать восемь лет. Каштановую бороду он стриг коротко, а глаза его были холодны, как зимнее небо. По-французски шотландец говорил безупречно, так как вырос здесь. Здесь же он учился владению копьём и мечом. Последние десять лет Дуглас провёл вдали от ставшей второй родиной Франции, на родине первой. Там он возглавил клан Дугласов и вошёл в совет первых семейств Шотландии. Нынешнее зыбкое перемирие между Англией и Шотландией стояло у него поперёк горла, поэтому, не имея возможности драться с заклятыми врагами дома, Дуглас собрал единомышленников и приехал сражаться с англичанами во Франции.
