Кромвель (в апреле 1540 г. он получил титул графа) пытался нанести контрудар: его разведка постаралась скомпрометировать епископа Гардинера, который подобно Норфолку стремился к примирению с Римом. Министр произвел также конфискацию имущества Ордена иоаннитов: золото, поступавшее в королевское казначейство, всегда успокаивающе действовало на Генриха.
7 июня к Кромвелю зашел его бывший сторонник, а ныне тайный недруг Томас Рисли, приближенный Генриха. Он намекнул, что короля надо избавить от новой жены. На другой день, 8 июня. Рисли снова посетил министра и опять настойчиво повторил свою мысль. Стало ясно, что это был королевский приказ. Кромвель кивнул головой, но заметил, что дело сложное. Министру предлагали освободить короля от Анны Клевской, чтобы расчистить дорогу для Екатерины Говард — племянницы его врага
Пока Кромвель с горечью размышлял над полученным приказом, Генрих уже принял решение: прежде чем освободиться от новой жены, необходимо отделаться от надоевшего министра (возможно, у короля помимо изложенных мотивов были и другие побудительные причины покончить с Кромвелем). Рисли по приказу короля в тот же день, 8 июня, составил королевские письма, обвинявшие Кромвеля в нарушении разработанного Генрихом плана нового церковного устройства
Вчера еще всемогущий министр стал обреченным человеком, отверженным, отмеченным печатью королевской немилости. Об этом знали уже другие царедворцы и советники — почти все, кроме него самого, руководителя секретной службы. 10 июня 1540 г., когда члены Тайного совета шли из Вестминстера, где заседал парламент, во дворец, порывом ветра сорвало шапку с головы Кромвеля. Вопреки обычной вежливости, требовавшей, чтобы и остальные советники также сняли шапки, все остались в головных уборах Кромвель понял Он имел еще мужество усмехнуться: «Сильный ветер сорвал мою шапку, оставив все ваши!»
Во время традиционного обеда во дворце Кромвеля избегали, как зачумленного. Пока министр выслушивал пришедших к нему посетителей, его коллеги поспешили удалиться. С запозданием он вошел в зал и намеревался сесть на свое место, заметив:
— Джентльмены, вы очень поторопились начать.
Его прервал окрик Норфолка:
— Кромвель, не смей здесь садиться! Изменники не сидят с дворянами!
При слове «изменники» отворилась дверь, вошел капитан с шестью солдатами. Начальник стражи подошел к министру и жестом показал, что он арестован. Вскочив на ноги, бросив шпагу на пол, Кромвель, с горящими глазами, задыхающимся голосом закричал:
— Такова награда за мои труды! Я изменник? Скажите по совести, я изменник? Я никогда не имел в мыслях оскорбить его величество, но раз так обращаются со мной, я отказываюсь от надежды на пощаду. Я только прошу короля, чтобы мне недолго томиться в тюрьме.
Со всех сторон голос Кромвеля заглушали крики: «Изменник! Изменник!», «Тебя будут судить по законам, которые ты сочинил!», «Каждое твое слово — государственная измена!» Под ругань и поношения, обрушившиеся на голову низвергнутого министра, Норфолк сорвал у него с шеи орден св. Георгия, другие — орден Подвязки. Солдатам пришлось чуть ли не спасать Кромвеля от разъяренных членов совета Кромвеля увели через заднюю дверь прямо к ожидавшей его лодке. Арестованный министр был немедленно доставлен в Тауэр. Не успели захлопнуться за ним двери темницы, как королевский посланец во главе 50 солдат занял по приказу монарха дом Кромвеля и конфисковал все его имущество.
В казематах Тауэра у Кромвеля было достаточно времени, чтобы поразмыслить над своим положением. Не приходилось сомневаться, что это конец. Не для того его бросили в Тауэр, чтобы выпустить отсюда живым. Он мог во всех деталях заранее представить, как будут развертываться события: фальшивые обвинения, призванные скрыть действительные причины падения еще вчера всесильного министра, комедия суда, предопределенный смертный приговор. Выбора не было. Приходилось думать лишь о том, каким образом избегнуть жуткой «квалифицированной» казни. Кромвелю самому не раз приходилось брать на себя организацию подобных расправ, и ему-то уж во всех деталях было известно, как это делается. Казалось, на стенах Тауэра лежали тени жертв королевского произвола, людей, убитых и замученных здесь по воле Генриха VIII и при активном содействии его верного лорда-канцлера. Человеческая жизнь была для него ничем, если ее нужно было принести как жертву на алтарь государственной необходимости. А этой необходимостью мог быть и королевский каприз, и интересы собственной карьеры (не говоря уже о тысячах участников крестьянских восстаний, казненных по требованиям лендлордов). Кровавая башня и другие казематы Тауэра были верным и удобным местом изоляции человека от общества, оставляя его при этом на длительную агонию в одном из каменных мешков государственной тюрьмы или направляя на Тауэр-хилл и Тайнберн, где секира или веревка палача избавляли узника от дальнейших страданий. В темную июньскую ночь Тауэр наконец и для Кромвеля стал тем, чем он был для многих его жертв, — зловещим орудием беспощадного королевского деспотизма. Министр на себе испытал весь ужас и беспомощность узника перед лицом безжалостной, тупой силы, обрекавшей его на мучительную смерть.
Враги Кромвеля поспешили распространить слухи о его преступлениях — одно страшнее другого. Пример подавал сам король, объявивший, что Кромвель пытался жениться на принцессе Марии (обвинение, впрочем, подсказанное Норфолком и Гардинером). Еще недавно Кромвель отправлял людей на плаху и костер за малейшие отклонения от далеко еще не устоявшейся англиканской ортодоксии то в сторону католицизма, то в сторону лютеранства. Теперь такие отклонения были приписаны ему самому. В обвинительном заключении, вскоре представленном в палату общин (с Кромвелем решили расправиться без суда, путем принятия парламентом акта об осуждении), о многолетнем ближайшем помощнике Генриха говорилось как о «самом гнусном изменнике», поднятом милостями короля «из самого подлого и низкого звания» и отплатившем предательством, о «гнусном еретике», который распространял «книги, направленные на то, чтобы позорить святыню алтаря». Ему приписывали заявления, что, «если он проживет еще год или два», король не сумеет даже при желании оказать сопротивление его планам. Упоминания о вымогательстве, казнокрадстве должны были подкрепить главное обвинение в «измене» и «ереси».
Всем было отлично известно, что главное обвинение является чистым вымыслом. Это понимали даже горожане, повсеместно зажигавшие костры в знак радости по поводу падения министра, олицетворявшего все ненавистное в политике Генриха. Но конечно, более всего радовались гибели мнимого предателя за рубежом. Утверждают, что Карл V пал на колени, чтобы возблагодарить Бога за столь благую весть, а Франциск I издал крик радости. Теперь ведь предстоит иметь дело не с ловким и опасным противником, каким был Кромвель, а с тщеславным Генрихом, обойти которого им, первоклассным дипломатам, уже не составит труда. Только бы этот изворотливый Кромвель как-нибудь не вывернулся (издалека не было видно, что судьба бывшего министра решена окончательно). Франциск даже поспешил сообщить Генриху, что Кромвель, участвовавший в решении давнего спора, который был связан с морскими призами, захваченными губернатором Пикардии, прикарманил большую сумму денег. Генрих был в восторге: наконец-то хоть одно конкретное обвинение против бывшего министра! Он немедленно приказал потребовать от арестованного подробных объяснений по этому вопросу.
