Екатерина вздрогнула, и глаза ее метнули молнию.
— Скажите проще, — воскликнула она, — вы хотите удалить Генриха Анжуйского, вы не любите своего брата!
— Ха-ха-ха! — нервно рассмеялся Карл. — Неужели вы догадались, что я хочу его удалить? Неужели вы догадались, что я не люблю его? А если бы и так? Любить брата! А за что?! Ха-ха-ха! Вы что, смеетесь?.. — По мере того как он говорил, на щеках его все больше проступал лихорадочный румянец. — А он меня любит? А вы меня любите? Разве меня кто-нибудь когда-нибудь любил, за исключением моих собак, Мари Туше и моей кормилицы? Нет, нет! Я не люблю своего брата! Я люблю только себя, слышите?! И не мешаю моему брату поступать так же.
— Сир, раз вы раскрыли свою душу, то придется и мне открыть свою, — сказала королева-мать, тоже разгорячась. — Вы действуете, как государь слабый, как монарх неразумный, вы отсылаете вашего второго брата — естественную поддержку трона, человека, во всех отношениях достойного наследовать вам на случай несчастья с вами, когда французская корона окажется свободной; вы же сами сказали, что герцог Алансонский слишком молод, неспособен, слаб духом и даже больше — трус! Вы понимаете, что за ними следом идет Беарнец?
— A-а! Смерть всем чертям! — воскликнул Карл. — А какое мне дело, что будет после меня? Вы говорите, что следом за моими братьями идет Беарнец? Тем лучше, черт возьми!.. Я сказал, что не люблю никого, — неверно: я люблю Анрио! Да, да, люблю доброго, хорошего Анрио! Он смотрит открыто, у него теплая рука. А что я нахожу вокруг себя? Лживые глаза и ледяные руки! Я готов поклясться, что он неспособен на предательство по отношению ко мне. Не говоря уж о том, что я обязан вознаградить Анрио за его утрату: у него отравили мать, — бедняга! — и, как я слышал, это сделал кто-то из моей семьи. А кроме всего прочего, я чувствую себя здоровым. Но, если я заболею, я потребую, чтобы он не отходил от меня, ничего ни от кого не приму, а только из его рук; если буду умирать, его провозглашу королем Франции и Наварры!.. И — клянусь брюхом папы! — один он не будет радоваться моей смерти, как мои братья, а будет плакать или хоть сделает вид, что плачет.
Если бы молния ударила у самых ее ног, Екатерина не так ужаснулась бы ей, как этим словам Карла. Совершенно пришибленная, она блуждающим взором смотрела на своего сына и только через несколько секунд воскликнула:
— Король Наваррский! Генрих Наваррский — король Франции, в нарушение прав моих детей? О, святая Матерь Божья! Посмотрим! Так вы для этого хотите услать моего сына?
— Вашего сына!.. А я чей? Сын волчицы, как Ромул! — воскликнул Карл, дрожа от гнева и сверкая глазами, в которых бегали злые огоньки. — Ваш сын?! Верно! Король Французский вам не сын: у короля Французского нет братьев, у короля Французского нет матери, у короля Французского есть только подданные! Королю Французскому нужны не чувства, а воля! Он обойдется и без любви, но потребует повиновения!
— Сир, вы неверно истолковали мои слова. Я назвала своим сыном того, который должен со мной разлучиться. Сейчас я люблю его больше, потому что боюсь потерять его. Разве это преступление, если мать не хочет расстаться со своим ребенком?
— А я говорю вам, что он с вами расстанется, что он уедет из Франции, что он отправится в Польшу! И это произойдет через два дня! А если вы скажете еще слово — то это будет завтра; если же вы не покоритесь, если вы не перестанете грозить мне вашими глазами — я удавлю его сегодня вечером, как вы вчера хотели удавить любовника вашей дочери! Только его уж я не упущу, как упустили мы Ла Моля.
Екатерина склонила голову перед такой угрозой; но тут же подняла ее.
— О бедное мое дитя! Твой брат собирается тебя убить! Хорошо! Будь спокоен, твоя мать защитит тебя!
— A-а! Издеваться надо мной! — крикнул Карл. — Так, клянусь кровью Христа, он умрет не сегодня вечером, не в этот час, а сию минуту! Оружие! Кинжал! Нож! А-а!
И Карл, напрасно отыскивая взглядом какое-нибудь оружие около себя, вдруг увидал маленький кинжальчик на поясе Екатерины; он выдернул его из сафьяновых с серебряной инкрустацией ножен и выбежал из комнаты, чтобы заколоть Генриха Анжуйского, где бы он ни был. Но, добежав до передней, Карл сразу изнемог от сверхчеловеческого возбуждения, — он протянул руку вперед, выронил кинжальчик, который вонзился в пол, жалобно вскрикнул, осел всем телом и упал на пол.
В то же мгновение кровь хлынула у него из горла и из носа.
— Господи Иисусе! — прохрипел он. — Они меня убивают! Ко мне! Ко мне!
Екатерина, последовав за ним, видела, как он упал; одну минуту она смотрела на сына безучастно, не трогаясь с места, затем, опомнившись, открыла дверь и, движимая не столько материнским чувством, сколько своим щекотливым положением, закричала:
— Королю дурно! Помогите! Помогите!
На этот крик сбежалась целая толпа слуг, придворных, офицеров и окружила короля. Растолкав всех, вперед прорвалась женщина и приподняла бледного как смерть Карла.
— Кормилица, меня хотят убить, убить! — еле слышно выговорил Карл, обливаясь потом и кровью.
— Убить тебя, мой Шарль? — воскликнула кормилица, обводя окружавших таким взглядом, от которого все, не исключая самой Екатерины, попятились назад. — Кто хочет тебя убить?
Карл тихо вздохнул и потерял сознание.
— Ай-ай! Как плохо королю! — сказал Амбруаз Парэ, которого немедля привели.
«Теперь ему волей-неволей придется отложить прием», — подумала непримиримая Екатерина.
Оставив короля, она направилась к своему второму сыну, с тревогой ждавшему в молельне матери, чем кончатся переговоры, которые имели для него столь важное значение.
Рассказав Генриху Анжуйскому обо всем, что произошло, и выйдя из молельни, Екатерина застала у себя в комнате Рене.
Впервые после посещения лавки на мосту Сен-Мишель Екатерина встретилась со своим астрологом; накануне она послала Рене записку, и теперь он лично принес ответ.
— Ну, как? Вы его видели? — спросила королева-мать.
— Да.
— В каком он положении?
— Пожалуй, скорее лучше, чем хуже.
— Он может говорить?
— Нет, шпага перерезала ему гортань.
— Но я же вам сказала — пусть в таком случае напишет.
— Я пробовал; он старался изо всех сил, но его рука успела начертить только две неразборчивые буквы, а затем он потерял сознание. У него вскрыта шейная вена, и от потери крови он совершенно обессилел.
— Вы видели эти буквы?
— Вот они.
Рене вынул из кармана бумагу и подал Екатерине; она торопливо развернула.
