— Мы вместе откроем эту тайну! — говорила она. — Мы сумеем установить твое происхождение!
Так наконец Тюльпан узнал о тех фантастических догадках, которые возникли у неё при виде его татуировки. Поскольку возвращались они во Францию, а значит и к "дорогому" герцогу Шартрскому, Тюльпан настрого запретил ей обсуждать свои догадки с кем бы то ни было, даже с ним самим.
— Обсудим это позднее! — обещал он, чтобы не слишком разрушать её мечты. Не потому, что сам не интересовался своей семьей и своим прошлым, но, по правде говоря, был сыт своими приключениями и несчастьями, сердце его разрывалось от неотступных мыслей о непоправимой потере Летиции, и ему слишком хотелось покоя. Теперь он мечтал о спокойной жизни без проблем, по крайней мере, на первое время, — надеясь, что месяцы, проведенные в Бордо дадут такую возможность: просто, без проблем и будь что будет!
На ке дю Лайон их встречала сестра Деборы Ташингем. Помахав зонтиком, хранившим её от майского солнца, та ловко выскочила из экипажа в тот самый миг, когда Дебора со своим возлюбленным в сопровождении носильщиков сошла на берег.
Когда сестры со слезами и вздохами наобнимались, Дебора с ещё не просохшими глазами, но с улыбкой на лице представила:
— Это моя сестра, милый!
— Мое почтение, мадам Баттендье! — приветствовал Тюльпан и поклонился.
Аврора! Сестрой Деборы Ташингем оказалась никто иная как Аврора Баттендье — а ироническим и нежным свидетелем их встречи был "Фанфарон", пузатый парусник, в чреве которого они впервые занялись любовью, и который был пришвартован рядом с "Камоэнсом", с которого сошли на берег Тюльпан с Деборой! Недаром Аврора Баттендье в эту минуту казалась свалившейся как минимум с Луны!
— Но это же Фанфан! — воскликнула она, внимательно взглянув на сестру. — А ты его именовала в письмах Ролло!
— Что? Вы знакомы?
— Фанфан! Ну надо же! — пораженно воскликнула Аврора и расхохоталась.
— Аврора! Вот так встреча! Как поживает Оливье? — Тюльпан был рад и вместе с тем смущен.
— Он будет очень рад тебя увидеть!
Аврора и Фанфан кинулись друг другу в объятия, и теперь свалившейся с Луны казалась Дебора. Она была настолько потрясена, что пришлось наспех объяснить, что два года назад Фанфан был на постое в доме Баттендье, что они стали добрыми друзьями и что…
— Добрыми друзьями? — протянула Дебора, прекрасно знавшая свою сестру.
— Ну, Оливье с Фанфаном, разумеется! — с подозрительной нервозностью и неуместным смехом поправилась Аврора, но тут же продолжала: — А мы все так тогда беспокоились, мой жучок, когда ты ночью вдруг исчез и с той поры ни слуху, ни духу!
Когда их чемоданы погрузили и они расселись в экипаже, Тюльпан начал рассказывать, что пережил за эти годы и каким образом с Корсики попал в Англию.
— Чтобы стать там любовником моей сестры! — прыснула Аврора, немилосердно ущипнув Тюльпана за бедро.
— Это не худшее, что с ним могло случиться! — заключила Дебора, которая была раздражена, что сестра оказалась знакомой с Тюльпаном раньше, чем она и тем испортила сюрприз, и — хотя и не была уверена — боялась наихудшего! Недаром же Аврора называла его "мой жучок"!
— Но в Англию я прибыл совсем не ради этого! — сказал Тюльпан, целуя руку своей английской любовнице, почувствовав, как той все действует на нервы. — Однако Господь Бог по счастью сделал так, что несчастье, едва не стоившее мне жизни, закончилось такой счастливой встречей!
Дебора рассказала сестре о той ужасной ночи в Вуди Хилл, как будто там была сама. Рассказ она закончила как раз перед домом Баттендье, когда на его пороге появился Оливье, увидевший из окна их приезд.
— Ну надо же! — едва смог выдавить Оливье. Он ждал некоего сквайра, лорда или хотя бы бифитера из королевской гвардии — кого же еще? Но кого он перед собой видел? Милейшего Фанфана!
И перед домом Баттендье долго были слышны возгласы и крики обоих приятелей, хлопавших друг друга по спинам — а через пять минут вся эта прекрасная компания уже сидела в салоне, пила шампанское и говорили наперебой, чтобы поскорее рассказать друг другу о себе, о том, что и как сумели пережить. Все были так счастливы, что снова встретились, и никто не думал ни о чем ином — кроме Тюльпана, говорившего себе: "- Для начала Аврора ущипнула меня за бедро — так что же будет дальше?". И кроме Авроры, которая вся горела, как в огне, твердя себе: " — Тюльпан стал ещё красивее, чем прежде, я все ещё ему нравлюсь, и вообще, разве возможно, чтоб он был влюблен в мою сестру?". И кроме Деборы, которая говорила: "- Когда пятнадцать лет назад родители разошлись и наша мама с Авророй переехали в Париж, ей пришлось дочь отдать в монастырь Вознесения в квартале Сен-Дени, обнаружив, как неприлично та себя ведет с молодым кучером". В монастыре Аврора познакомилась с какой-то Фаншеттой, с которой до сих пор переписывается и о которой мне писала, что та весьма слаба на передок… Да, из-за этого всего мне стоит опасаться за Фанфана!".
И только Оливье Баттендье не думал ни о чем, лишь говорил себе, что когда тут снова Фанфан и сестра жены, он сможет каждый вечер ходить в бордель. И его это так обрадовало, что он хлопнул в ладони и воскликнул:
— Как здорово, что причудами судьбы здесь встретились четыре человека, которым жизнь позволила сдружиться и стать одной большой семьей!
Ведь Оливье четыре года назад, во время предыдущего приезда Деборы, сумел заняться с ней любовью, пока полковник Ташингем отлучился. (Только Дебора, по правде говоря, уже и думать об этом забыла!). И что Оливье без всякой задней мысли лишь высказался по доброте душевной. И мы бы ошиблись, увидев в этом намек на связь между его женой и Фанфаном, поскольку Оливье продолжал делать вид, что ничего не знает. Так что оставим эти рассуждения и пойдем взглянуть на их малыша! Поскольку в конце концов семью скрепляет возможность восторженно ахать над колыбелькой!
Малыш крепко спал, и когда ахи и охи его разбудили, открыл глаза, но никто не сказал, что у него глаза Фанфана — заметил это лишь Тюльпан. Судя по времени, когда он здесь гостил, и возрасту ребенка, все сходилось.
"— Ах, — вздохнул Фанфан-Тюльпан, — так я отец Жозефа-Луи (так звали этого ангелочка), и буду отцом Мэтью (так должны были назвать второго ангелочка), если Дебора родит мне сына!".
И с той поры Фанфан привык прикрывать глаза — ссылаясь на то, что они болят, — чтобы никто не мог уловить опасное сходство.
— Правда, красавец? — гордо восклицал Оливье Баттендье. — А какие у него глаза!
— Это глаза нашей мамочки! — торопливо заявила Аврора, превозмогая смех, чтобы не вызвать скандал. — Совершенно как у неё были! Помнишь, Дебора, какие у нашей мамочки были чудесные глаза!
