Восхитившись подобным размахом, господин Лоран Тестю распорядился поставить лошадь в конюшню Бастилии, почтительно заверив слугу, что будет содержать ее из своих личных средств — лишь бы «шевалье Александр» остался доволен. Вид новых обитателей крепости заставил коменданта отнестись к «шевалье Александру» с неподдельным подобострастием. Юный паж, носящий цвета французского королевского дома, так называемый «лакей», в котором за целое лье можно было разглядеть военного и, судя по всему, не простого… О том, что назвавшийся «Пьером» господин принадлежит к дворянскому сословию, Тестю догадался из подслушанного разговора фальшивого лакея и пажа, ибо ни за какие блага в мире не смог бы поверить, что какой-то слуга осмелится называть королевского пажа просто «Мотвиль», «Жиль» или «малый», а знатный дворянин будет не только подобное обращение терпеть, но и подчиняться распоряжениям простолюдина. Вывод из подслушанного разговора напрашивался сам собой. Как бы ни гневался его величество на сводного брата, он не оставлял его заботой, приставив к его высочеству собственного пажа и надежного телохранителя-дворянина.
Ближе к вечеру, решив, что все хлопоты, связанные с обустройством «шевалье Александра» завершились, господин Тестю осмелился навестить узника, дабы осведомиться, не нуждается ли тот в чем-нибудь. Сняв по этикету шляпу и подобострастно изогнув туловище, комендант шагнул в камеру принца и в первый миг ее не узнал. На каменном полу по обеим сторонам кровати лежали ковры. В камине горели поленья, придавая еще недавно мрачному помещению домашний уют. Кривоногий стол украшала вышитая скатерть, а многочисленные свечи в серебряных подсвечниках освещали просторную камеру мягким светом. Господин Тестю обратил внимание и на один из табуретов, превращенный стараниями пажа в туалетный столик; и на казенное саржевое одеяло, теперь снятое с кровати, аккуратно свернутое и изображающее пуфик; и на глиняную тюремную миску, в которую шевалье де Мотвиль высыпал зерно для скворца; и на то, что ночной горшок, обязанный в соответствии с тюремными правилами стоять в углу камеры, был куда-то спрятан, видимо под кровать, дабы своим низменным видом не оскорблять взор вельможного узника.
«Шевалье Александр» возлежал на кровати под атласным стеганым одеялом, в настоящий момент откинутым прочь, дабы не мешать слуге врачевать раны господина. Батистовая рубашка вельможи была распахнута на груди, кисти рук тонули в пене великолепных брюссельских кружев. Верный паж принца стоял в ногах узника с книгой в руках и, видимо, только что получил выговор от господина Пьера, так как вид мальчика выражал искреннее смущение и раскаяние, преданный дворянин хмурился, а, входя, господин Тестю уловил негромкий голос принца: «Пусть его, он мне не мешает».
Никогда прежде не отличавшийся чувствительностью, Лоран Тестю умилился. Что поделать, но молодость, красота, знатность и богатство обладают притягательной силой. Тем более, если все эти блистательные качества проявляются перед лицом тяжких испытаний.
Тестю почтительно поклонился и с неожиданной робостью осведомился у «принца», нет ли у того каких-либо приказаний. Александр молчал, вяло пытаясь сообразить, чего хочет комендант. Однако не успел юноша что-либо понять, а Пьер дать необходимые разъяснения, как Мотвиль вспомнил пажеские обязанности и затараторил:
— Его милости нужна горячая вода для умывания — каждый день, а еще ширма, и стульчик, и три раза в день нужно выносить горшок…
Мальчишка деловито загибал пальцы, и с каждым новым требованием пажа Тестю убеждался, какая великая честь оказана ему королем. Ведь не в Венсенн отправил Карл IX сводного брата и не в Амбуаз, а к нему, в Бастилию. Камеру принца счастливый комендант покидал пятясь, а потом еще полтора часа советовался с женой, стараясь отыскать наилучший способ понравиться его высочеству. Результатом совещания супругов стало решение госпожи Тестю каждый день приносить на стол принца цветы из замковой оранжереи и распоряжение господина Тестю поставить в камере его высочества походную кровать для Пьера. Ибо если юный Мотвиль вполне мог спать в ногах своего сеньора, рассуждали супруги, то заставлять спать на полу благородного телохранителя было просто немыслимо. В общем, если бы капитан де Нанси мог видеть, какая суета поднялась в Бастилии после появления там шевалье Александра, он был бы доволен.
Шевалье де Бретей оставался равнодушным к поднявшейся вокруг суете, слишком измученный лихорадкой, чтобы что-либо замечать. Тревога Пьера, слезы Мотвиля, испуг коменданта, уже представлявшего себя последствия неистового гнева короля, проходили мимо сознания пажа его величества.
И все-таки на пятый день после ранения лихорадка оставила юношу, и Александр впервые сел. С некоторым удивлением обнаружил, что стал слаб, как котенок. С еще большим удивлением принялся рассматривать окружавшую его роскошь и, наконец, поинтересовался, как могло случиться, что Пьер и Мотвиль разделили его заключение — являться в тюрьму с собственной обстановкой, слугой и даже пажом шевалье Александру еще не приходилось.
Разъяснения Пьера, сопровождаемые ссылками на господина де Нанси, поразили шевалье в самое сердце, но молодой человек быстро убедился, что бывший солдат не шутил. Господин Тестю, осчастливленный начавшимся выздоровлением «его высочества», готов был предвосхищать малейшую прихоть вельможного узника, заливался соловьем, восхваляя его величество, деликатно просил шевалье Александра ходатайствовать за него перед королем и содействовать увеличению гарнизона Бастилии. Александр выслушивал длинные сетования коменданта на нехватку в крепости пороха и пушечных ядер, рассуждения госпожи комендантши о достоинстве и благородстве принцев, целыми днями то гулял в бастильской оранжерее, то рассеянно перебирал струны лютни, листал страницы рыцарских романов или же учил скворца говорить.
Через три с половиной месяца подобного времяпровождения заточение Александра подошло к концу, но королевский паж не радовался свободе. Обитатели Лувра не спрашивали юношу, где он пропадал все это время, так что покров тайны, окутывавший Александра, стал еще более плотным, но эта тайна так же, как раньше грубость и злые выходки шевалье все больше и больше очаровывали придворных. При дворе мало нашлось бы людей, поступки которых невозможно было предугадать, и потому дамы и кавалеры наперебой призывали загадочного красавца для услуг, король жаждал возобновления рассказов об ужасах и пытках, а Александр с тоской вспоминал Бастилию. Капитан де Нанси, казалось, потерял всякий интерес к молодому человеку, небрежно отмахнулся от его благодарности и больше не перемолвился с юношей и парой слов. К величайшему сожалению Александра сказать то же самое о виконте де Водемон было нельзя. Восторженный Эммануэль беспрестанно досаждал королевскому пажу своим обществом, безостановочно трещал об отце, мачехе, сестрах и братьях, кузенах и прочих близких и дальних родственниках, так что через пару недель Александр выучил родословную Лорренов наизусть и мог без запинки перечислить всех представителей этого дома, даже если бы его разбудили среди ночи. Шевалье стискивал зубы, но терпел излияния вельможи в надежде, что когда-нибудь виконт заговорит еще об одной родственнице, но Эммануэль ни разу не упомянул жену графа де Лош. Шевалье Александр вздыхал, но расспрашивать о доброй принцессе не решался. Вот она, насмешка судьбы, с горькой улыбкой размышлял вечерами шевалье де Бретей. Когда он еще мог предстать перед мадам Аньес с чистой совестью и незапятнанной душой, у него не было на это ни сил, ни средств. Теперь же, когда он мог доскакать до Лоша за пару дней, он не смел даже смотреть в сторону владений ее высочества.
