— Придётся формировать восемь рот вместо десяти. — кряхтел Бёрд.
Его чиркнула по левому предплечью пуля, но подполковник о ране позабыл сразу после перевязки.
— Завтра-то что нам предстоит? Известно, нет? — спросил майор-арканзасец Хаксолл, присевший к костру офицеров Легиона.
— А Бог его знает. — ответил Бёрд, прихлёбывая из трофейной фляжки виски.
— Кто-нибудь видел Фальконера? — гнул свою линию арканзасец, — Или Свинъярда?
— Свинъярд пьян вдрызг, — просветил его Бёрд, — Фальконер стремительно и целенаправленно его догоняет. Впрочем, даже если бы он мог разговаривать, едва ли стал бы.
— Из-за Адама? — спросил капитан Мерфи.
— По-видимому. — пожал плечами подполковник, — Из-за кого же ещё?
Взгляды собравшихся устремились на Старбака, как на единственного, кто мог бы объяснить неожиданный поступок Адама, но Старбак молчал. Он от всей души желал, чтобы его бывшему другу хватило сил быть чужаком в чужом краю.
— Адам слишком много думает, — прервал затягивающуюся паузу Бёрд, — А когда человек слишком часто шевелит извилинами, они перепутываются друг с другом, простые понятия усложняются, и кончается всё плохо. Нам надо будет в нашей новой прекрасной стране приравнять думание к тяжким уголовным преступлениям. Всеобщего счастья можно добиться лишь полным запрещением образования и всяких дурацких идеек, слишком сложных для разумения какого-нибудь остолопа-баптиста. Культивирование глупости должно стать краеугольным камнем единства и процветания нашей нации!
Он поднял флягу в насмешливом тосте:
— Предлагаю выпить за мой гений и идею, за которой будущее: за узаконенную глупость!
Майор Хаксолл простодушно улыбнулся:
— Я бы выпил, но вера не позволяет. Так уж вышло, что я — тот самый упомянутый вами остолоп-баптист.
Бёрд сконфузился. При всей своей язвительности он не любил обижать людей, которые ему нравились:
— Мой дорогой майор, простите меня, ради Бога! Простите, умоляю!
Улыбка Хаксолла стала шире:
— Я могу не только простить вас, подполковник. Я могу сделать для вас больше. Спасти вашу душу, помочь вам признать Господа нашего Иисуса Христа своим личным спасителем.
Бёрд поперхнулся, но от необходимости отвечать его избавила вспышка, осветившая южную половину неба. Зарево залило окрестности неживым светом, рождая неровные тени.
Мигом позже по ушам ударил грохот, земля затряслась. А на южном берегу реки продолжали греметь взрывы, в воздух из бушующего моря огня взмывали ракеты, рассыпаясь искрами.
— Янки уничтожают припасы? — удивлённо высказался Бёрд.
Зрелище не оставило равнодушным никого по эту сторону Чикахомини. Пожар разгорался, гремели новые взрывы, превращая ночь в день.
— Янки уничтожают припасы. — уже уверенно повторил Бёрд.
Северяне уничтожали месяцами накапливаемые амуницию, боеприпасы, провизию; всё, что свозилось поездами к пристаням, а оттуда морем, сейчас было предано огню. Тяжёлые сто- и стодвадцатипятикилограммовые мортирные бомбы, предназначавшиеся для того, чтобы стереть в порошок оборонительные сооружения Ричмонда, рвались, без толку сотрясая воздух. Заново отстроенный после подрыва южанами железнодорожный мост через Чикахомини был взорван опять. Когда его обломки поглотила река, по рельсам пустили подожжённый состав с боеприпасами. Паровоз на полном ходу ухнул в грязь под обрывающимися на топком берегу конструкциями, утягивая за собой череду пылающих и взрывающихся вагонов. Ночь напролёт рвались и трещали патроны со снарядами, горели форма и провиант, а к утру станция Сэвидж-стейшн напоминала железнодорожный узел Манассас четырёхмесячной давности: дым, пепел и запустение. МакКлеллан, всё так же непоколебимо уверенный в том, что противник превосходит его числом, пятился на юг, к реке Джеймс-ривер.
И Ричмонду больше ничего не грозило.
Легион похоронил убитых, собрал их оружие и последовал за янки через болота у Чикахомини.
— Шевелись! — покрикивал Старбак на свою новую роту, сформированную из остатков рот «Джи» и «К», — Живей, живей!
Там, впереди запылённых усталых колонн поднимался дым. Там гремели пушки и били винтовки. Там царила смерть, и эта смерть звала их к себе.
Потому что они были солдатами.
Битва у Боллз-Блеф стала катастрофой для Севера. Не из-за потерь (ничтожных, по сравнению с грядущими бойнями этой войны) и не в стратегическом плане, а потому, что именно поражение под Боллз-Блеф побудило Конгресс США учредить Объединённый военный комитет, который (что едва ли способно удивить того, кто мало-мальски знаком с работой Конгресса США) зарекомендовал себя, как одна из самых бестолковых, неэффективных и дурно организованных институций северного правительства.
Оливер Венделл Холмс, в зрелые годы прославившийся на посту судьи Верховного Суда США, действительно получил ранение у Боллз-Блеф, но быстро оправился от раны и успел принять участие в Полуостровной кампании МакКлеллана. За войну Холмс был ранен ещё дважды.
Мог ли МакКлеллан покончить с войной решительным ударом по Ричмонду в начале 1862 года, вопрос спорный. Но вот с чем спорить не приходится, так это с тем, что Север упустил возможность усугубить и без того непростое положение Конфедерации, и ответственность за это упущение лежит целиком на плечах Джорджа Бринтона МакКлеллана. Он постоянно преувеличивал силу противостоящих ему армий противника, находя в том оправдание собственной осторожности. Бойцы МакКлеллана, тем не менее, боготворили командующего, считая его, цитирую, «величайшим генералам в истории». С данным утверждением МакКлеллан был согласен на все сто, но благоразумно уклонялся от всего, что могло бы поколебать эту лестную характеристику, и, в первую очередь, от сражений, ухитряясь в том случае, когда битву ему всё же навязывали, находиться за много километров от поля брани. Подведя огромную, по американским меркам, Потомакскую армию к Ричмонду на расстояние каких-то десяти километров, он немедленно сдал назад при первых признаках серьёзного сопротивления. А Роберт Ли, сменивший Джонстона, столь решительно взялся за дело, что уже спустя два месяца «Великое северное вторжение на полуостров» стало достоянием истории. Мнение МакКлеллана о Роберте Ли, приведённое в «Медноголовом», подлинное, но, пожалуй, более подходит к самому «юному Наполеону». МакКлеллан писал, что Ли: «…не достаёт моральной твёрдости в тех случаях, когда требуется принять на себя тяжкую ответственность; там, где надо действовать быстро, он теряется и медлит»
