Веллингтон, имея под своим началом силы, численностью почти в три раза меньше французских, наблюдал и ждал, дорабатывая свой грандиозный стратегический план, который те, в чьих интересах он задумывался, пытались изо всех сил расстроить. Этот план основывался на том провозглашенном императором принципе, что война должна кормить войну, что армию на марше не следует связывать и тормозить проблемами снабжения продовольствием — ей нужно добывать продукты в занимаемой стране, иначе говоря, армия должна существовать за счет этой страны.
Позади британской армии, к северу от Лиссабона, под руководством полковника Флетчера возводились укрепленные линии Торриж-Ведраш, протянувшиеся тридцатимильной дугой, следуя изгибам холмистой гряды, от моря и устья Зизандре до широких вод Тежу у Альяндры, причем делалось это в такой секретности, что о них не слышали ни британцы, ни португальцы. Даже те, кто непосредственно был занят в строительных работах, помимо своей части общей задачи, больше ничего не знали и совершенно не представляли, какое грандиозное и неприступное укрепление сооружается. Британский командующий предполагал осуществить отход к этим линиям, когда французы двинутся вперед, заманивая их в опустошенную, покинутую страну так, чтобы войска противника, начав голодать, вконец деморализовались. Это и имели своей конечной целью его распоряжения, предписывающие, чтобы земли, лежащие между реками Тежу и Мондегу — часть страны от Бейры[22] до Торриж-Ведраш, — были совершенно «очищены» и превращены, таким образом, в пустыню, такую же бесплодную и голодную, как Сахара, чтобы там не осталось ни одной головы скота, ни одного зернышка, ни бочки вина, ни бутылки масла — ни крошки съестного. Мельницы следовало приводить в негодность, мосты разрушать, жителям предлагалось уносить из домов все имущество, которое они могли взять.
Таковы были условия спасения страны, выдвинутые Веллингтоном. Но, как мы видели, в понимании принципала Созы и его сторонников, войну следовало вести совсем не так. Они не способны были предвидеть результат к которому должно было привести выполнение этого стратегического плана. Они не понимали и того, что опустошение, осуществляемое британцами в целях обороны, с заложенными в него основами будущего наступления, нанесет меньший урон, чем разорение, которое принесут французы, если захватят страну. Эти люди не могли понять действий Веллингтона отчасти потому, что не пользовались в полной мере его доверием и потому не были знакомы с его планами в деталях, но в основном же из-за того, что были озабочены прежде всего собственными интересами. Землевладельцы севера, чьи владения должны были пострадать, отчаянно сопротивлялись проводимым акциям, они даже противились уводу со своих земель рабочих, которые требовались по указу о милиции. Антониу Соза был их лидером до тех пор, пока его не устранили после ультиматума Веллингтона совету. Нация разделилась: настало время выбирать, и, как бы горячо ни протестовал принципал, выражавший настроения своей партии, доказывая, что британский план столь же ужасен и разорителен, как и французское нашествие, она все же предпочла довериться победителю французов при Вимейру и на Дору.
Соза вышел из правительства и покинул столицу, как и требовали от него. Но Веллингтон, надеявшийся, что теперь он перестанет строить козни, явно недооценивал этого человека. Это была чрезвычайно тщеславная, заносчивая и самодовольная личность из того сорта людей, которых лучше не задевать. Теперь его уязвленная гордость напоминала о себе, как не затянувшаяся рана. Всему виной был английский главнокомандующий, и ему следовало отплатить с лихвой. То соображение, что, мстя Веллингтону, он мог погубить и себя, и свою страну, ничего не значило для Созы. Он был точно ослепленный яростью безумный зверь, готовый, даже желающий пожертвовать жизнью ради того, чтобы уничтожить врага и утолить свою жажду мщения.
В таком состоянии духа Соза и удалился в свое уединенное поместье, но отнюдь не для того, чтобы забыть там обо всем; он продолжил, хотя и втайне, активную политическую деятельность, плоды которой обнаружились весьма скоро.
С его уходом регентский совет, который здорово встряхнулся благодаря ультиматуму, стал действовать более согласованно и эффективно, и все, что рекомендовал предпринять главнокомандующий, было исполнено в точности.
Жизнь в монастырском доме на холмах Монсанту потекла спокойнее, О'Мой смог перевести дыхание и сосредоточиться на устройстве фортификаций, которые Веллингтон оставил на его, главным образом, попечение. По прошествии нескольких недель висевшие над ним тучи в образе дела Ричарда Батлера вроде бы постепенно рассеялись. О пропавшем лейтенанте ничего не было слышно, приближался уже конец мая, и О'Мой с Тремейном решили, что он, должно быть, попал в руки свирепых жителей гор, для которых солдат — неважно в какой форме, британской или французской — являлся тем, кого следовало убить.
Думая о своей жене, О'Мой с готовностью поддержал такое предположение. В сложившихся обстоятельствах подобный финал казался лучшим завершением этой истории. Ей следовало сказать о смерти брата сразу же, как только появятся тому свидетельства; она будет горячо оплакивать его, нет сомнения, ведь она очень сильно к нему привязана — слишком сильно для такой легкомысленной женщины, — но, по крайней мере, будет избавлена от боли и стыда, которые ей пришлось бы перенести, если бы его схватили и расстреляли.
Однако время шло, а новостей о нем все не было, что, в свою очередь, рано или поздно предстояло объяснить Юне — между братом и сестрой велась переписка, впрочем, не слишком регулярная — и О'Мой со страхом ждал, когда наступит этот момент. Лишенный изобретательности, он призвал на помощь Тремейна, и тот угрюмо констатировал, что у него нет иного выхода, кроме как сказать неправду, когда леди О'Мой обратится к нему с расспросами.
В конце концов, он смирился с необходимостью лгать в надежде на то, что правда сама станет ей известна каким-нибудь неожиданным образом.
Прошло уже около двух месяцев с того дня, как О'Мой узнал о злосчастном происшествии с Ричардом Батлером в Таворе. Стояло великолепное майское утро, генерал-адъютант задержался к завтраку из-за мешка с почтой, прибывшего из штаб-квартиры, располагавшейся теперь в Визеу[23]. Оставив капитана Тремейна разбирать ее, сэр Теренс прихватил с собой несколько писем, пришедших от друзей из армии, и отправился завтракать.
Дом на Монсанту был выстроен в почти монастырском стиле, три его стороны огораживал пышный сад, четвертая представляла собой протянувшуюся наподобие моста закрытую галерею, замыкающую внутренний двор и образующую широкий сводчатый проход, за которым начинался перелесок, полого спускавшийся к Алькантаре. Этот проход под аркой, преграждающийся на ночь огромными деревянными дверями, оставался днем открытым на зеленую террасу, огороженную балюстрадой из белого мрамора, ослепительно блестевшего сейчас в ярких солнечных лучах. О'Мой имел обыкновение в этом мягком климате завтракать на открытом воздухе, и весь апрель, пока солнце палило еще не слишком сильно, стол накрывали на террасе. Однако сейчас даже ранним утром хотелось укрыться в тени, и завтрак подавали во дворик под решетки с виноградными лозами, поддерживаемыми на португальский манер грубо обработанными гранитными колоннами. Место было восхитительное: прохладное, уединенное, но не закрытое — через широкий сводчатый проем виднелись Тежу и холмы Алентежу.
