Съезжать сама она тоже не спешила. Ходила на службы – обратно в тихую церквушку Ризоположения, занималась вышиванием и старалась не завидовать своим более знатным и удачливым соперницам. Тем паче что на третий день Кудеяр избавился-таки от излишней службы и снова стал встречать девочку у крыльца. Тетка супротив сих свиданий более не протестовала – хотя наедине молодых и не оставляла, – и потому путь с церковной службы получался долгим и приятным, да и само богослужение казалось радостнее и душевнее.
– Пожалуй, завтра будем прощаться, – в один из дней сказала Соломея.
– Почему? – удивился боярский сын. – Нечто случилось что?
– Да, Кудеяр, – кивнула девочка, которую он держал за руку. – Ты думал, отчего я здесь засиделась, домой не еду? Зарок свой просто исполняю. Обещала ведь тафью вышить? Вот ныне и закончила. Утром отдам.
– Только не завтра! – взмолился паренек. – Смилуйся, хоть два дня мне подари!
– Да что они изменят, Кудеяр? – пожала плечами Соломея. – Ясна судьба моя, как Карачунова ночь. Обратно под родительский кров возвертаться.
– От службы отпрошусь, провожу, – сжал ее пальцы паренек. – Надобно хоть за день-другой князя упредить!
– Зачем меня провожать? – смущенно улыбнулась девочка, в то время как сердечко ее сладко заныло. – Сюда же доехала, и ничего.
– А хорошо ли это, краса северная? – покачал головой боярский сын. – При каждой деве должен находиться тот, кто живота своего не пожалеет ради чести ее, покоя и счастия. Провожу до порога родного, с отцом твоим познакомлюсь. Может статься, он мне и на будущее в доверии таковом не откажет.
– Не знаю, прямо… – совсем зарделась Соломея. – Но коли с батюшкой моим так свидеться желаешь, то так и быть. Два дня пережду.
13 августа 1505 года
Московский Кремль
Для переезда до Волги Кудеяр нанял бричку – легкий возок с плетеным верхом над сиденьями возле задних колес. Соломее большего и не требовалось: сундук и несколько узлов помещались позади, сама она с теткой Евдокией на сиденьях, Заряна напротив. Кудеяр же и оба холопа – ее и боярского сына – скакали верхом.
Сразу после заутрени путники выкатились из крепости через Боровицкие ворота, прогрохотали колесами и подковами по мосту через Неглинку, выехали на широкую улицу, огражденную амбарами и тынами постоялых дворов.
– Ныне быстро доберемся, – пообещал Кудеяр. – Лето к исходу повернуло. Многие купцы, в Персиях, Сарае и сарацинских краях затоварясь, на север груженые идут. Так что попутный корабль найдем с легкостью. До Вышнего Волочка доползем, а там на Мсту, и вниз по течению, токмо деревья замелькают.
– Четверо сыновей, сказываешь, и ни одной сестры? – Взгляд Соломеи задержался на тафье паренька, по краю которой изящной сарацинской вязью тянулось ее имя, вышитое красной и желтой нитью, на макушке же блестело бисером восьмиспицевое колесо коловрата, символа солнца и вечности. – Каким же ты оказался?
– Третьим, – признался боярский сын. – Уделу, понятно, столько воинов не прокормить, посему старших отец решил при земле оставить, с нее исполчаться. Мне же серебром долю отсыпал. Невелико наследство, зато сразу. В новики же я еще от отцовского удела записан. А из разрядной книги, известное дело, токмо в монастырь али в могилу выписаться можно. Федька-Последыш, кстати, и от того отказался. В Холмогоры подался, торговать. О злате, вишь, мечтает. Чтобы несчитано, немерено, и все в его сундуках.
– А ты о чем мечтаешь?
– Так со службой вроде как наладилось, – пожал плечами боярский сын. – К делу приставляют, на прилежание не жалуются. Коли служивый, обязаны земли нарезать. Иначе к каковому ополчению приписывать? Мыслю, вот-вот дадут. Тогда и дом нормальный появится, усадьба…
Всадники скакали широким походным шагом, покачивалась бричка на пологих дорожных ямах. За беседой показались впереди уже и ремесленные слободы – как вдруг позади послышался конский топот, улюлюканье, и вскорости, нагнав бричку, закружились возле нее полтора десятка всадников: уздечки с колокольчиками серебряными да золотыми клепками, седла резные, попоны вышитые. И не простой нитью – а серебром да золотом. Каждая упряжь – что деревня целая стоит. Седоки тоже под стать: шапки собольи, пояса наборные, ферязи золотом блестят, рукава рубах шелком отливаются, на перстах самоцветы блестят, на плечах цепи золотые…
– Куда же это ты направилась, красавица заозерная? – задорно спросил один из всадников, и опять от взгляда карих глаз словно споткнулось сердце Соломеи.
– Да вот, княже, заскучала, – все же взяла себя в руки девочка и ответила тоже весело, с улыбкой: – Батюшку навестить собралась. А ты тут какими судьбами, Василий Иванович?
– Да вот… – Княжич натянул поводья, вынуждая коня встать на дыбы. – Обещала ты, что краше тебя не найти, и ведь не получается! Смотрины последние на понедельник назначены, а ты вдруг отъезжать собралась! Нехорошо так поступать, обман сплошной выходит. Возвертайся давай. Токмо не в матушкины хоромы, а в терем Большого дворца вселяйся. Там ныне твое место.
– Коли так по нраву пришлась, – чуть не зло ответил Кудеяр, – отчего на пиры не звал, на праздники дворцовые?
– Ты еще кто такой, вопросы мне задавать? – хищно прищурился на него княжич, и конь, почувствовав недовольство седока, оскалился, захрипел.
– Родственник! – кратко бросил боярский сын.
Василий оглянулся на какого-то пожилого мужчину из свиты. Тот недоуменно пожал плечами.
– Соломонию я и без того разглядел, – решил-таки ответить княжич, – посему покамест с прочими знакомился. Ее же через неделю призовут…
Девочка сглотнула, невольно сжав кулачки.
Василий знал ее имя!!!
Такого случайно не происходит. Раз знал – испросил особо.
– Коли родич, вертай коней, в Кремль сестру вези, – уверенно распорядился княжич. – Где терем, ведаешь?
– Знаю, – хмуро кивнул Кудеяр.
– Вот и хорошо… – Василий дал шпоры коню, и кавалькада унеслась к центру Москвы.
– Что же теперь будет? – неуверенно спросила Соломея, когда затих дробный стук копыт. Она старалась не смотреть в глаза своего почти уже состоявшегося жениха. Девочка не знала, что сказать, и не понимала, что чувствует. Она была совершенно уверена, что любит Кудеяра, любит сильно и искренне. Но так же честно она могла поклясться и в том, что любит юного княжича.
Как могло одно маленькое девичье сердце вобрать в себя сразу два столь сильных чувства – ни одна сказка никогда не сказывала, ни одна подруга подобным не делилась, да и тетка Евдокия ни разу не помянула, как поступать при подобной напасти?
– С минуты сей ни к чему незнакомому не прикасайся, людей чужих обходи, сама никогда не пей, еду же принимай токмо из моих рук али из рук тетки своей, – чужим голосом сказал боярский сын. – А ты, Евдокия, никогда более дважды в одной лавке ничего не покупай! И вас, холопы, это тоже касается!
