— Прежде всего, учитель, — улыбнувшись, ответил путешественник, — пустыня нам больше не попадется, потому что мы уже во Франции, а потом, я никогда не решусь расстаться с конем, цена которому тысяча луидоров; да ему и вовсе нет цены — он ведь альборакской[24] породы.
— Тысяча луидоров, тысяча луидоров! Да я могу дать вам сколько угодно тысяч — луидоров или чего-либо другого. Ваша лошадь стоит мне уже больше миллиона, не считая того, что она отнимает дни от моей жизни.
— Бедняга Джерид опять что-нибудь натворил, а?
— Натворил! Не будь его, через несколько минут эликсир закипел бы весь, до последней капли. Правда, ни Зороастр, ни Парацельс[25] ничего по этому поводу не говорят, однако Борри[26] советует делать именно так.
— Но эликсир и так через несколько секунд закипит, дорогой учитель.
— Закипит, как же. Неужели вы не видите, Ашарат, что это проклятие какое-то: огонь гаснет, так как через трубу что-то льется.
— Я знаю, что это льется, — смеясь, отозвался ученик. — Это вода.
— Как вода? Пропал мой эликсир! Опять нужно все начинать заново — словно я могу позволить себе терять время попусту! Боже мой! — в отчаянии воздев руки к небу, вскричал старый ученый. — Что за вода? Откуда она, Ашарат?
— Чистая небесная вода, учитель. Разве вы не заметили, что дождь льет как из ведра?
— Я ничего не замечаю, когда работаю! Вода… Так вот оно что! Это в конце концов несносно, Ашарат, клянусь вам! Я ведь уже полгода прошу сделать над трубой колпак! Да какие полгода — год! А вы и ухом не ведете… Кому ж это делать, как не вам, раз вы так молоды! А к чему ведет ваше небрежение? Сегодня дождь, завтра ветер — и в результате все мои расчеты и опыты насмарку. А мне, клянусь Юпитером, нужно спешить: вам прекрасно известно, что конец мой близок и, если я не буду готов к этому дню, если не отыщу эликсир жизни — прощай мудрый ученый Альтотас! Сто лет мне исполнится тринадцатого июля, ровно в одиннадцать вечера; к этому времени эликсир должен быть доведен до совершенства.
— Но, как мне кажется, все идет превосходно, дорогой учитель, — возразил Ашарат.
— Да, я уже проделал опыты на впитывание, и к моей почти полностью парализованной руке вернулась гибкость. Потом, я выигрываю на времени, отведенном для еды, потому что ем теперь только раз в два-три дня, а в промежутках ложечка эликсира, пусть еще несовершенного, поддерживает мои силы. Подумать только: мне, судя по всему, осталось найти лишь одно растение, хотя бы листочек, — и эликсир будет готов! Быть может, мы уже сто, пятьсот, тысячу раз проходили мимо него, топтали копытами наших лошадей, переезжали колесами нашей кареты. Об этом растении, Ашарат, говорил еще Плиний, но ученые до сих пор так его и не нашли или, точнее, не заметили, ведь ничто не исчезает бесследно. Послушайте-ка, нужно, чтобы вы спросили его название у Лоренцы во время ее очередного озарения, ладно?
— Хорошо, учитель, не беспокойтесь, спрошу.
— А пока, — глубоко вздохнув, проговорил ученый, — у меня нет эликсира, а мне ведь надо три с половиной месяца, чтобы довести его до того состояния, в каком он был сегодня, и вы это знаете. Берегитесь, Ашарат, в день моей смерти вы потеряете не меньше, чем я… Но что за шум? От колес, что ли?
— Нет, учитель, это гром.
— Гром?
— Да, который только что чуть было не убил всех нас, и меня в первую очередь. Правда, меня спасла шелковая одежда.
— Ну вот! — воскликнул старик и стукнул кулаком по колену, загудевшему, словно оно было полым. — Вот чему вы меня подвергаете, Ашарат, с вашим ребячеством! Я ведь мог погибнуть во время грозы, меня могла убить какая-то дурацкая молния, которую, будь у меня время, я мог бы заставить спуститься в трубу и вскипятить мне котелок воды. Меня и так подстерегают всякие неприятные случайности, проистекающие от людской неуклюжести или злобы, — так нет же, вам этого мало, вам нужно, чтобы я подвергался угрозе со стороны неба, угрозе, которую ничего не стоит предотвратить!
— Простите, учитель, но вы мне еще не объяснили…
— Как! Я не рассказал вам о своем змее-громоотводе с остроконечными проводниками? Вот сделаю эликсир, и вы все узнаете, а сейчас, как вы понимаете, мне некогда.
— Значит, вы полагаете, что можно обуздать молнию?
— Не только обуздать, но и направить куда угодно. Когда-нибудь, когда мне стукнет двести и останется лишь спокойно дожидаться трехсотлетия, я наброшу на молнию стальную узду и смогу управлять ею так же просто, как вы управляете Джеридом. А пока умоляю вас, Ашарат, закажите на трубу колпак.
— Я это сделаю, не беспокойтесь.
— Сделаю, сделаю… у вас вечно все в будущем, словно оно в нашем полном распоряжении. Ах, меня никто никогда не поймет! — в волнении и отчаянии ломая руки, воскликнул ученый. — Не беспокойтесь! Он говорит, чтобы я не беспокоился, а ведь, если я через три месяца не закончу эликсир, для меня все будет кончено. Но дайте только мне пережить мое столетие, дайте вернуть молодость, гибкость членов, способность двигаться, и мне никто не будет нужен, и вместо того, чтобы слышать от других: «Я сделаю», я сам буду говорить: «Я сделал!».
— А вы можете сказать так про наше великое дело, о котором вы думали?
— Боже мой, да разумеется! Будь я также уверен в том, что сделаю эликсир, как в том, что изготовлю алмаз…
— Так вы в этом и в самом деле уверены, учитель?
— Конечно, я ведь уже сделал его.
— Сделали алмаз?
— Ну да, посмотрите сами.
— Где?
— Да вон, справа, в стеклянном стаканчике… Правильно, здесь.
Путешественник с жадностью схватил стаканчик: он был сделан из необычайно тонкого хрусталя, а на дне его лежал слой мельчайшего порошка, прилипшего кое-где к стенкам сосуда.
— Алмазный порошок! — воскликнул молодой человек.
— Вот именно, алмазный порошок, а что под ним — поищите-ка хорошенько!
— Верно, брильянт с просяное зернышко.
— Величина не имеет значения: мы соединим весь этот порошок, и из просяного зернышка получится конопляное семечко, из него — горошина… Но ради Бога, милый Ашарат, сделайте за это колпак над трубой и громоотвод над каретой, чтобы вода не лилась в печь, а молния обходила карету стороной.
— Сделаю, сделаю, не беспокойтесь.
— Опять! Он просто изводит меня своим вечным «не беспокойтесь». Ах, молодость! Безрассудная, самонадеянная молодость! — зловеще рассмеялся старик, обнажив беззубые десны; глаза его при этом, казалось, ввалились еще глубже.
— Учитель, огонь догорает, тигель остывает. Что в нем, кстати?
— Посмотрите.
