Вся сумасшедшая радость из Огюста выветрилась. А я перестал сожалеть о хранителях. Как бы там ни было, расправа над ними — меньшее зло, хотя бы и потому, что они все равно, по большому счету, ничего не чувствуют. По дороге нам пару раз преградили путь отнюдь не хранители. Одну компанию мы отпугнули, другую, в буквальном смысле слова, обратили в ничто. А потом еще попалась некая пухлая дама в кружевной сорочке, кровь с молоком, миловидная и явно добродушная, азартно пальнувшая в нас в окно из аркебузы — наверное, муж не взял ее сегодня с собой на божье дело. Я громко велел ей прочесть в качестве епитимьи десять раз «Ave Maria», и мы оставили ее глубоко огорошенной. После этого Огюст начал истерически хихикать, снова приходя в себя. Все-таки, это была другая ночь. Сумасшедшая, гнусная и странная, но другая — все это были пусть жуткие, но мелочи…
— «О tempora — умора!» — перефразировал я, и Огюст откровенно сорвался в хохот. Мишель взирал на нас скорбно, но сдавалось мне, по-своему, он понимал нашу реакцию.
И мне вдруг подумалось, что, пожалуй, я знаю, почему Жанна не предвидела об этой ночи ничего определенного, хотя и испытывала перед грядущим мистический ужас. И мне казалось, я даже понимал, почему мог пролиться «океан крови», если бы мы не были осторожны — мы могли спугнуть хранителей, и если бы они не вышли сегодня на улицы… ох, ничего бы хорошего из этого не вышло… Происходящее действительно было слишком неоднозначно, неясно и ненадежно, и слишком связано с нами.
Жанна… — я подумал о ней со сдержанной нежностью, которую тщательно пытался спрятать от себя самого. — Что она чувствует теперь? О чем думает? Вряд ли испытывает облегчение, которое, в глубине души, чувствуем мы. Ей ведь не с чем сравнивать. Она смотрит только вперед, не назад — в прошлое, которого не было и уже не будет. Как переживут эту ночь наши друзья, находящиеся сейчас в нашем доме. Как восприняли это приглашение, когда мы все исчезли? От кого им ждать объяснений? От Жанны? Или от Дианы с Изабеллой. Надо наконец с ними увидеться. И не только с ними. Надо свести воедино то, что происходит в разных частях этого города.
Сперва мы заметили впереди слабое зарево, а потом услышали взрыв.
— Пожар? — встревоженно предположил Огюст. — Как раз над…
Последний квартал мы пробежали. Сбавив шаг на самом подходе, — мы уже поняли, что это не пожар, — и остановившись в глубокой тени под прикрытием стены ближайшего дома, заглянули за угол.
— Черт побери! — изумленно пробормотал Огюст. — Вот это да…
Зарево поднималось от факелов. Не то, чтобы их держала вся, должно быть, сотня человек, что мы увидели, факелы были, по-видимому, у каждого третьего. Перед нашим домом, на улице и за сорванными взрывом воротами, черной тучей толпились хранители — все с белыми повязками, узнаваемые и своим молчанием и почти одинаковыми, будто фабричными, касками, и своим предводителем… Он стоял на достаточном расстоянии от дома, чтобы не бояться случайного выстрела из него, и также как и его люди, в кирасе — разумеется, куда более эффектной и вычурной, но без каски, должно быть, полагая это небольшим и оправданным риском.
Дизак. Вот мы и встретились… Просто в бесподобном месте и в бесподобное время.
— Я знаю, что вы здесь! — зычным голосом провозгласил Дизак среди безмолвствующего пространства, в котором лишь потрескивали факелы. — Я уже побывал в вашем доме и мне подробно сообщили, где вы! — его голос был уверенной смесью издевки и патоки. — В Париже небезопасно, происходят беспорядки, на улицах идут бои, повсюду кровь и убийства, — голос Дизака драматически задрожал. — Я боюсь за вас, госпожа моего сердца, и я обязан защитить вас, окружив неусыпной заботой!..
— Грубо работает, — неромантично высказал свое мнение Огюст, сердясь и рассуждая сам с собой: — А потом было бы не проще это сделать? Без боя? Или раньше?..
— На его взгляд и так все просто, — я решил отдать врагу некоторую справедливость. — Плюс еще и наглядно, если б беспорядков было больше… И думаю, ему нравится идея под шумок немного порушить наш дом.
— Если вы выйдете, — патока, которой сочился его голос, напоминала взрывоопасный нитроглицерин, — обещаю, я не сровняю это место с землей и никого здесь не трону! Но я могу подумать, будто вас тут удерживают силой или обманом…
Ну да, конечно, превратим черное в белое. Да здравствуют драконы-спасители!
Одно из окон вдруг распахнулось, в него выглянул рассвирепевший Бертран дю Ранталь.
— Полно, Дизак! — каждое его слово исходило яростью — легкой и летучей, куда ей хотя бы до горящей смолы? — Вы смеете вторгаться сюда с войском, сносить ворота, и говорите о том, что в городе небезопасно?! Да вы и есть опасность!..
— Проницательно, — пробормотал под нос Мишель, должно быть, в глубине души разволновавшийся не на шутку, раз позволил себе вслух комментировать происходящее.
— И вы хотите, чтобы к вам кто-то вышел? Да ни за что!
— Постойте! — ответил Дизак почти смиренно и проникновенно, показным терпением гася ярость Ранталя. — Но я ведь хочу спасти и вас! Вы протестант, а хозяева дома — католики. Знаете ли вы, что это означает сегодня?
— Оххх… — пропыхтел Огюст.
— «Драконы обманывают правдой!..» — пробормотал я.
— И что же? — непонимающе, с вызовом буркнул Бертран.
— Да то, что они должны вас убить, как только им представится случай! По приказу короля! Думаете, они ослушаются? Не посмеют! Спросите их и пусть они попробуют это отрицать!
— Какой приказ короля? — озадаченно переспросил в пространство, по-видимому, вконец переволновавшийся МишельантальРан, он и так сегодня слишком много пережил, и все время, в основном, молчал.
Огюст угрюмо усмехнулся.
— Не бери в голову, — сказал я. — Король передумал.
Мишель с готовностью кивнул, как примерный ученик, с некоторой долей потрясения и благоговейного уважения к вещам, которые ему не следует понимать. Раз мы с Огюстом были сегодня явно заодно, ему лишь оставалось верить нам на слово.
Я внимательно оглядел пространство возле дома, заполненное толпой хранителей, но не приметил никого, кто мог бы претендовать на равный статус с Дизаком. А раз хранители появились намного раньше чем месяц назад, этот некто должен был бы претендовать на статус более высокий.
И раз Дизак явно действовал в своих личных интересах — хоть как провидица, Жанна могла представлять для него не только или не совсем личную ценность, но о личном интересе говорил сам бесцеремонный стиль его действий — его напарника или руководителя определенно не было рядом. А будь Дизак предоставлен себе раньше, он бы наверняка уже осуществил свое намерение, но что-то его сдерживало — и подготовка к этой ночи и — скорее всего — чей-то приказ, не дававший ему отвлекаться.
