Трясясь в своей великолепной карете по фромборкской дороге, Тидеман Гизе, думая обо всем этом, только в бессильном гневе сжимал свои сухие кулачки.
Но, в конце концов, такое пренебрежение к памяти великого усопшего останется на совести короля и всех иже с ним… Разочтется за это с ними история!
Брат Миколай никогда не придавал значения мнению королевского двора, не искал покровительства вельмож, не заискивал перед скоротечной и бренной славой… И рассудит его с великими мира сего опять та же история!
Одно только обстоятельство самым непосредственным образом оскорбляло память покойного… Мало того – оно как бы сводило на нет многолетние труды великого астронома! Сообщив Касперу Бернату о том, что он вынужден будет несколько задержаться по возвращении на Хелмщину, бискуп, прибыв в Любаву, не отдохнув после томительных придворных празднеств, не приступив к исполнению своих пастырских обязанностей, снова двинулся в путь. Дело в том, что в Любаве его дожидался уже пересланный Иоахимом де Лаухеном свежеотпечатанный экземпляр «Обращений» брата Миколая.
Слуга, явившийся помочь бискупу раздеться, а также получить распоряжения на завтрашнее утро, с удивлением увидел, что владыка в ночной одежде сидит за письменным столом, а на полу валяются вырванные из книги, еще слипающиеся от типографской краски листы.
– Ты пришел? Хорошо! – сказал бискуп. И, потребовав свечу, тут же запечатал сургучом два пакета. – Возьми, – сказал он. – Этот нужно отправить в Нюрнберг, типографу Петрею, а этот – в Лейпциг, Иоахиму де Лаухену! Поторопись… Скажи на конюшне, чтобы немедленно закладывали карету. И пускай отправят вперед, во Фромборк, верхового…
Слуга нырнул в коридор, испуганный донельзя: такого гневного лица у своего благостного бискупа он никогда еще не видел.
Тут же про себя малый решил, что, как только бискуп отбудет, он подберет и разгладит скомканные листы и таким образом узнает причину гнева и внезапного отъезда владыки. Дело в том, что хелмской епархией до Тидемана Гизе управлял Ян Дантышек, тот, что нынче так пошел в гору… Сам не брезгуя соглядатайством, он приучил к этому и своих слуг. Возможно, что вырванные листы заключают в себе нечто важное, а его преосвященство вармийский бискуп Ян Дантышек в таком случае за наградой не постоит!
Однако, возвратившись в епископские покои доложить, что карета заложена, слуга никаких изорванных листов на полу не обнаружил.
Посланный вперед верховой сообщил обитателям Фромборка, что вслед за ним следует ждать епископа.
Прижавшись в притворе храма к стене, Вацек пропустил вперед толпу светских и духовных лиц, сопровождавших епископа хелмского к месту вечного упокоения отца Миколая Коперника.
Как хорошо, что Вацку удалось до их прихода возложить на усыпальницу цветы!
Отца Миколая мальчик узнал сразу, и совсем не потому, что был заранее предупрежден об этой встрече. Он узнал ученого по его глазам, по его улыбке, по тому особому трепету, который Вацек ощутил где-то в самой глубине груди… А вот что касается отца Гизе, о котором так много и с таким расположением говорили в домах у Бернатов и Суходольских, то мальчик поначалу его и не заметил в толпе сопровождающих. Только разглядев лиловое одеяние и митру на голове (епископ прибыл отслужить заупокойный молебен над могилой друга), Вацек догадался, что этот маленький сухонький старичок и есть Тидеман Гизе! Какой же он невзрачный, и как не пристала ему его пышная мантия!
Отец и дядя дожидались епископа с нетерпением. Фромборкский капитул подготовил его преосвященству подобающую встречу, сейчас Тидеман Гизе вернется в замок, а с ним, вероятно, вся эта толпа разряженных господ… Нет, Вацек в замок не пойдет, а снова отправится в рощицу. Может быть, эта дама… да что там скрывать, – может быть, Анна Шиллинг еще не уехала? Как жалко, что хорошие мысли так поздно приходят в голову! Ведь он мог бы поговорить с ней… Или помолчать с ней… Она ведь знала, она любила отца Миколая!
Две глубокие колеи вели от опушки рощи к фромборкской дороге, и Вацек пошел по следам Анны Шиллинг. Здесь дорога свернула на Гданьский шлях.
Пролежав до самого захода солнца под кустом жимолости, мальчик только к вечеру вернулся в замок. Там же, в роще, он пришел к заключению, что все планы, которые он строил по дороге из Гданьска во Фромборк, не стоят и выеденного яйца.
Сейчас труд Миколая Коперника уже отпечатан в тысяче экземпляров, тысяча людей не сегодня-завтра ознакомится с ним, а темные церковники уже ничего не смогут сделать тому, кто покоится в пышном Фромборкском соборе! Как это сказала Анна Шиллинг? «Мертвому, но бессмертному человеку»…
Ходить по селам и городам и проповедовать учение Коперника?
Когда Вацек заикнулся об этом отцу Миколаю, тот притянул его к себе и с улыбкой погладил по волосам.
«Для того, чтобы ходить и, как ты говоришь, проповедовать мое учение, нужно делать это во всеоружии знаний!» – заметил он.
Отец Миколай взял с Вацка слово, что тот в будущем году в славной Краковской академии все свои силы положит, чтобы стать примерным и сведущим студентом.
«Предсказываю тебе, что в таком случае астроном, и притом астроном отличный, из тебя получится», – сказал он с уверенностью.
Перед тем как подняться наверх, где в большом полутемном покое помещались они с отцом и дядей Збигневом, Вацек заглянул в каморку к Войцеху.
– Ушли уже гости? – осведомился он.
– В приемной только епископ, отец твой и дядя да еще Левше… Всех прочих его преосвященство отослал… Он дважды справлялся о тебе. Нехорошо! Отец и дядя надеялись тебя ему представить.
Заглянув в бывшую приемную отца Миколая, Вацек понял, что ни епископу Гизе, ни отцу, ни дяде сейчас не до него.
Тидеман Гизе с воспаленными от волнения щеками мерил шагами комнату с такою стремительностью, что только свистело его шелковое одеяние. Дядя Збышек, бледный до синевы, сидел, уронив голову на руки, а отец… Вацек даже попятился. Шрамы на лице капитана Берната, которые давно уже зарубцевались и сгладились, сейчас багрово-синими буграми выступили на его лбу и щеках.
– Мы присутствуем при том, – гневно говорил отец Тидеман, – как на глазах наших вторично опускают в могилу астронома Миколая Коперника! Я не так сказал. Прах его покоится в катедре, душа его вознеслась в горние края, а это вот, – епископ потряс огромной толстой книгой, – это его сердце! И сердце Коперника жалкие и наглые враги хотят замуровать в склеп, света его учения хотят лишить человечество! Как же вы со Збигневом не удосужились до сих пор хотя бы раскрыть том «Обращений»!
– Много забот и хлопот было, ваше преосвященство, – сказал Збигнев виновато.
