«Клянусь вам».
Генерал снова сжал мою руку и сказал:
«Прощайте, я уезжаю завтра и предчувствую, что мы больше с вами никогда не увидимся».
Майор остановился и взглянул на Гектора Лемблена. Капитан был бледен, как смерть; он боялся, что смутно угадывает, кто такая молодая девушка, о которой говорил майор.
Наступило короткое молчание. Наконец Гектор Лемблен сказал, посмотрев на своего собеседника:
– Я до сих пор не вижу, что может быть общего между историей, которую вы рассказали, и вашим посещением.
– Вы это сейчас узнаете. Однажды, три месяца с лишком назад, я был в Петербурге и не помышлял о поездке во Францию, тем более, что вследствие раны, полученной мною в последнем сражении, я должен был выйти в отставку. Прошло уже двенадцать лет с тех пор, как генерал де Рювиньи уехал из России. Вдруг мне докладывают, что какая-то дама и молодая девушка желают меня видеть.
Я начал уже понемногу забывать о поручении генерала и нашем приключении на Кавказе. Но, увидав даму, явившуюся ко мне, я вздрогнул и вскрикнул. Это была она! То есть женщина лет сорока пяти с лишком, все еще прекрасная, стоявшая под руку с другой женщиной лет двадцати трех-четырех, красота которой ослепила меня, но черты лица ее напомнили мне тотчас же генерала. Мать была в городском платье, но молодая девушка была одета как крестьянка. Обе, по-видимому, крайне нуждались; женщина постарше гордо взглянула на меня и спросила: «Помните вы барона де Рювиньи?» «Да», – отвечал я.
Я открыл шкап и вынул сначала пакет с банковыми билетами, а затем письмо, которое я должен был распечатать только в том случае, если бы таинственная женщина явилась в сопровождении молодой девушки. Вот содержание этого письма:
«Завтра, а может быть, и через десять лет, женщина, стрелявшая в меня на Кавказе, приведет вам нашего ребенка. Если это случится, то отправьте мать к ней на родину и не старайтесь узнать, кто она такая; но поберегите ребенка и привезите его ко мне в Париж, предупредив меня предварительно об этом письмом. Если я умру до тех пор, то все-таки приезжайте и отправьтесь в замок де Рювиньи, находящийся в Нормандии.
Там вы найдете деньги, которые я завещал моему ребенку.
Пройдите в мою спальню, сдвиньте дубовую кровать с красным пологом и сосчитайте квадраты паркета под альковом. Восьмой квадрат налево, ближе к стене, если начнете считать от изголовья кровати, скрывает тайник. Вы вынете квадратик и найдете под ним железную шкатулку.
Она заключает в себе состояние, принадлежащее моему ребенку и не имеющее ни малейшего отношения к тому, которым я владею в глазах всей Франции. В ящике находится, сверх того, несколько новых инструкций, и я буду вам очень благодарен, если вы исполните их. Преданный вам – барон де Рювиньи».
Окончив рассказ, майор взглянул на капитана Лемблена.
– Теперь вы поняли? – спросил он его. Капитан был страшно бледен и молчал.
– Прежде чем ехать во Францию, – продолжал майор, – я захотел узнать, что случилось с генералом, и мне сообщили одновременно о его женитьбе и смерти, а вскоре затем о смерти его жены, по которой вы носите траур. Теперь вы сочтете вполне естественным, что я обращаюсь к вам.
Майор продолжал пристально смотреть на Гектора Лемблена, на лбу которого выступил холодный пот.
– Сударь, – сказал наконец капитан сухим тоном, – то, что вы мне рассказали, крайне странно.
– Вы правы.
– Тем более, – продолжал Гектор Лемблен, – что барон де Рювиньи, с которым я был очень дружен, а также баронесса, наследовавшая после него состояние и после которой я, в свою очередь, получил наследство, никогда не говорили мне ничего подобного.
Майор нахмурил брови и сказал:
– У меня есть доказательства моих слов. Во-первых, дочь генерала в Париже; затем, у меня в руках письмо, которое он мне оставил, уезжая из Петербурга. Вы должны отлично знать его почерк, я полагаю?
– Да, еще бы! – ответил капитан.
Майор расстегнул сюртук, вынул письмо, о котором только что говорил, и положил его перед Гектором Лембленом. Последний взглянул на него.
Действительно, это был почерк генерала.
– Если вы окажете мне честь отобедать со мною сегодня вечером в Бово… – продолжал майор.
Капитан жестом выразил отказ.
– … то вы увидите дочь генерала.
– К сожалению, – прошептал Гектор Лемблен глухим голосом, – траур, который я ношу в сердце, не допускает меня ни до каких посещений…
– Хорошо, – согласился майор, – в таком случае я приеду с нею к вам.
– Сюда! – воскликнул с волнением капитан.
– Сюда, – просто повторил майор.
– Однако что же я могу сделать для дочери генерала? Гектор Лемблен с трудом произнес это имя.
– Вы можете вернуть ей ее состояние.
– А это состояние действительно существует?
– Вы видели, что написано в письме.
– Итак, вы хотите поехать в Рювиньи?
– Я рассчитывал на это.
– Мой управляющий проводит вас, – продолжал Гектор Лемблен.
– Нет, – сказал майор, – вы проводите меня сами.
– Я! – с ужасом воскликнул капитан. – Я!
– Разве у вас есть какая-нибудь важная причина для отказа?
– Только одна, что моя жена умерла там… – нетвердым голосом произнес капитал.
Но майор принадлежал к числу людей, обладающих способностью подчинять себе. Он пристально смотрел своими серыми глазами на капитана, и тот не выдержал его взгляда и вздрогнул.
– Быть может, – продолжал майор Арлев, – вместе с банковыми билетами шкатулка заключает в себе документы, касающиеся доходов, акты о введение во владение и прочее, что может потребовать некоторых формальностей или обнародования, а потому ваше присутствие в Рювиньи необходимо.
– Однако…
– Ну, что ж, я вижу, – прибавил майор, – что молодой девушке, которую я хочу вам представить, придется пустить в ход свое красноречие… и она не откажется от этого.
Капитан, казалось, внутренне боролся с собою; он вздрогнул, услышав слова майора Арлева.
– Я не настаиваю более, чтобы вы приехали ко мне обедать, но приезжайте часам к девяти. Мы будем одни.
– Я приеду, – ответил Гектор Лемблен, подчиняясь повелительному тону этого человека, который он старался сгладить вежливой и мягкой формой выражения.
Майор встал и откланялся, а капитан, шатаясь, проводил его до двери. Через пять минут кабриолет русского дворянина выехал со двора, капитан же почти без чувств упал в кресло.
– О, угрызения совести, угрызения совести! – прошептал он.
Капитан заперся на ключ в своем кабинете. В течение нескольких часов он сидел погруженный в думу, неподвижный, с остановившимися глазами, опустив лицо на руки, и плакал от злости. Потом он встал и начал быстрыми и неровными шагами ходить по комнате, комкая в руках бумаги, разбросанные на столе, и из сдавленной груди его вылетали восклицания, похожие не то на жалобы, не то на гнев.
