И все же — если это удалось доказать, — разве не было в этом визите зловещего предостережения? Не следовало ли ему в таком случае благодарно возвести руки к ненавистному миссионеру, только что покинувшему его? Может быть, поспешно собрать все, что попадется под руку, и бежать, бежать куда глаза глядят?
Он уже готов был снова вернуться к графину с ромом, но быстро одумался. Ему грех было жаловаться на недостаток энергии, неукротимой энергии. Он не собирался превращаться в пьяницу, губить свое здоровье, не собирался попадать в зависимость от этого соблазнительного зелья, жертвой которого пали уже многие из его приятелей.
Мало-помалу он успокоился. Очевидно, Дантес не разговаривал с мистером Эвереттом, потому что тот держал себя с Ральфом по-прежнему, а некоторая рассеянность дядюшки свидетельствовала скорее о приятных, нежели о печальных новостях. Иначе обстояло дело с мистером Бюхтингом. Порой Ральфу казалось, что тот смотрит на него такими глазами, словно ему известна ужасная тайна. Но возможно, это ему только чудилось. Правда, из всех препятствий, способных помешать осуществлению его планов, недоверие мистера Бюхтинга было бы наиболее серьезным. Это препятствие требовалось устранить. Теперь нужно было направить все свои мысли на то, чтобы представить того Ричарда, который объявился в Толедо, обманщиком и самозванцем, решившим обвинить его, Ральфа, в убийстве. Какие причины толкнули на это мнимого Ричарда, он, Ральф, не знает, да и не желает знать.
В полдень, придя на службу, Ральф был уже совершенно спокоен. Мистеру Эверетту, который покинул контору ранним утром и возвратился только теперь (очередная таинственная прогулка из тех, что давно вызывали у Ральфа подозрение!), он заявил, что у него опять случился небольшой сердечный приступ, и обещал озабоченному дяде серьезно заняться своим здоровьем. На самом же деле загадочные отлучки мистера Эверетта занимали его гораздо больше собственного самочувствия. До сих пор ему никак не удавалось выведать, где же пропадает дядюшка. Мистер Эверетт приобрел привычку исчезать в самое разное время, и делать это так незаметно, что теперь почти никогда нельзя было наверняка сказать, находится ли он в своем кабинете. Ральф решил прямо спросить его об этом.
— Вы теперь стали много гулять, дядя, — заметил он. — Это похвально. Я нахожу, что прогулки идут вам на пользу. Вид у вас гораздо лучше, да и настроение приподнятое. Таким я вас давно не видел!
— В самом деле, — несколько смущенно ответил почтенный банкир. — Эти прогулки действуют на меня благотворно. Я пока не хочу прекращать их.
— Мне врач тоже рекомендовал больше двигаться, — сказал Ральф. — Я бы мог составить вам компанию.
— Конечно, конечно! — согласился мистер Эверетт. При этом он слегка покраснел и поспешно углубился в свои бумаги.
«Выходит, здесь нет никакой тайны!» — подумал Ральф.
Кажется, Дантес еще не беседовал с дядюшкой. Ральф знал характер мистера Эверетта: тому было бы нелегко таить в себе столь тяжкое обвинение; из-за совершенной фантастичности этого обвинения он вообще не придал бы ему никакого значения, и это было бы лучше всего!
По своему обыкновению Ральф отправился на биржу. Но взгляд его сделался беспокойным, чего-то выискивающим. Он постоянно озирался в надежде заметить Дантеса, а когда биржа закрылась, поехал к знакомому полицейскому чиновнику, которому описал старика и пообещал значительную сумму в обмен на адрес миссионера.
Да, наказание не заставило себя ждать! Жизнь Ральфа была наполнена теперь подозрением, слежкой и страхом.
Утром того же дня Элиза и Жанетта расположились на небольшом балконе, выходившем в сад. Полотняная маркиза была опущена, так что девушки находились в тени и наслаждались утренней прохладой, полной грудью вдыхая чистый воздух, напоенный ароматом цветов. Все подготовительные работы к предстоящему празднеству, которое предполагалось провести в саду, были уже закончены. Только художник-декоратор, отвечавший за Оформление, бродил по саду с несколькими помощниками, что-то меняя и доделывая.
Девушки были заняты обсуждением нарядов, в которых собирались появиться на празднике. Устраивался костюмированный бал, но не просто бал, а в духе итальянского средневековья. Мистер Бюхтинг намеренно сделал на пригласительных билетах это примечание, чтобы заставить потратиться своих состоятельных друзей. Гостям совсем уж преклонных лет было позволено явиться на праздник в простом удобном костюме итальянских монахов. Точно так же пошли навстречу почтенным дамам: им предоставили возможность выбрать для себя подходящее платье. Поэтому ожидалось, что присутствовать будут все: было известно, что праздники, которые устраивает мистер Бюхтинг, ни один из приглашенных не пропускает. Разрешалось также надеть маски, но только в начале бала, чтобы снять не позднее одиннадцати часов вечера. В соответствии с общим замыслом праздника сад тоже был оформлен в итальянском вкусе, а декорации, размещенные вдоль ограды, изображали улицы и площади Флоренции времен правления Медичи.
Наши подруги сошлись на том, что обе появятся в костюме Леоноры, каким описал его великий Гёте в своем «Тассо». Элиза, отец которой был немцем, превосходно говорила и читала по-немецки, а Жанетта, обладавшая незаурядными способностями к языкам, за несколько лет овладела им до такой степени, что свободно читала немецких классиков. Девушки чувствовали, что роль двух подруг подходит им как нельзя лучше, и решили не расставаться ни на минуту. Однако во втором отделении праздника они собирались, выполняя желание отца, переодеться в более роскошные, яркие костюмы: Элиза выбрала костюм венецианки, а Жанетта — албанки. Как ни мало внимания уделял обычно пустякам мистер Бюхтинг, на этот раз он, по-видимому, изменил своему правилу: казалось, он задумал, чтобы в этот вечер его дочь блистала красотой и очарованием, как никогда прежде.
Когда вопрос с костюмами был улажен, разговор перекинулся на гостей. Элиза вытащила список, и подруги принялись его просматривать, останавливаясь на каждой кандидатуре.
— Думаю, капитан Петтоу будет выглядеть неплохо, — заметила Жанетта, когда очередь дошла до Ральфа. — В его внешности есть что-то итальянское.
— Верно, — равнодушно согласилась Элиза. — Вообще он недурен собой. Как человек он мне не особенно приятен, но должна сознаться, таких, как он, обычно называют красивыми. Впрочем, на мой взгляд, роскошный итальянский наряд больше пошел бы блондину: сочетание черного берета и белокурых волос, темного бархата и легкого румянца вызвало бы еще более своеобразный эффект.
