Загляда во весь голос звала на помощь. Вокруг визжали женщины, разбегаясь в стороны от короба с бусами. Одни боги знают, кто задел его, но только короб вдруг с грохотом опрокинулся и рухнул на землю с чурбака, на котором стоял. Бусины, как осколки солнечных лучей, брызнули во все стороны. Тут же к визгу женщин и гулу толпы присоединились истошные вопли Колчи-новгородца.
– Ой, разбой, лиходейство! – орал он, подпрыгивая на месте, но не приближаясь к дерущимся. – К мытнику бегите за гридями скорей, вяжите злодеев.
Но драка продолжалась недолго. Даже к мытнику за помощью не успели послать, а Спех уже лежал на земле, ничего не видя от крови, залившей ему глаза из ссадины на рассеченной брови, и во всем теле ощущая увесистые камни боли. Молодой варяг стоял над ним, брезгливо вытирая о кожаные штаны замаранный кулак.
Загляда бросилась к Спеху, приподняла его голову и попыталась вытереть ему лицо, не замечая, что кровь капает на ее нарядную рубаху. Спех застонал и попытался повернуться.
– Да дайте ж воды! – крикнула Загляда, подняв голову, и вдруг наткнулась на взгляд молодого варяга, блестящий и пронзительный, как блеск стального клинка.
Варяг все еще стоял на прежнем месте и смотрел сверху на своего поверженного противника. Загляда бросила на него только один сердитый взгляд и отвернулась. Лицо Спехова обидчика показалось ей некрасивым, а глубоко посаженные серо-голубые глаза – холодными и жесткими. Она не знала, что сам скандинав после беглого обмена взглядами остался о ней совсем другого мнения. Ему было жаль, что такая красивая девушка на него сердита, но он не жалел о том, что сделал.
Собравшийся вокруг народ возмущенно и опасливо гудел, слышались восклицания на разных языках. Привлеченные криками люди Милуты торопливо пробирались сквозь толпу. А за спиной молодого варяга уже стояли незаметно собравшиеся со всего торга скандинавы – молодые и средних лет, светловолосые, высоколобые, с холодными и решительными светлыми глазами. Положив руки на рукояти крепких мечей, они всем обликом выражали готовность постоять за своего.
– А мое добро кто возвернет?! – Себя не помня от возмущения, новгородский купец метался вокруг своего короба, отыскивая виноватых, указывая то на опрокинутый короб, то на рассыпанные бусины, которое украдкой подбирали дети из толпы, то на ясное небо, призывая в свидетели всех богов.
Сквозь толпу уже передавали деревянное ведерко с водой, вперед торопливо пробирался Милута.
– Вот Велес наказывает! – с досадой бормотал он. – Или мы его жертвами обидели? Мало нам забот с утопленником, так и Спех теперь… Жив он?
Милута наклонился к парню.
– Жив. Поднимите, – велел он своим людям, разгибаясь. – Вставай, душа моя.
Протянув руки дочери, он поднял ее с земли. Загляда дрожала от волнения и возмущения и все оглядывалась на длинного варяга. Он ей казался бешеным зверем, способным в любое мгновение броситься на людей.
– И чего он в драку-то полез? Все красуется! Вот, докрасовался! – досадливо говорил Милута. – Знай сверчок свой шесток!
– За девку сцепились, – подсказал кто-то из толпы.
– Какую девку? – Милута встревоженно обернулся к Загляде.
Расстроенно хмурясь, она платком оттирала руки, на которых засыхала кровь, с досадой рассматривала тёмные пятна на голубом шелке рубахи: Лучшую рубаху надела ради праздничка – вот, догулялась!
– Да не твоя – чудинка.
Милуте показали стоявшую в стороне девушку, в испуге перебиравшую фигурки лосей и уточек у себя на груди.
– Нет, нет, девка ничего, ничего!– протестующе заговорили рядом чудины. Один из них, пожилой и приземистый, схватил девушку за руку – видно, это был ее отец.
– Мы – своя дорога, они – своя дорога! – торопливо оправдываясь, восклицал он. – Мы их не знать, они нас не знать – наша вина нет!
А молодой варяг тем временем шагнул к Милуте.
– Снэульв Эйольвсон, – сказал он, показывая пальцем себе в грудь. – Асмундс Рейнландфарис скейд.
Милута поморгал. Ему показалось, что названо слишком много имен, но ни одного он не сумел запомнить.
Варяг сказал что-то еще, показывая рукой примерно в сторону Варяжской улицы:
– Вестейн Скъяльгис горд.
– Его зовут Снэульв сын Эйольва, – перевел Тормод. – Он с корабля Асмунда, который ездил в Рейнланд… Должно быть, его зовут Рейнландским. И он говорит, что его можно найти на гостином дворе Вестейна Кривого, если кому-то захочется повидать его еще раз.
Снэульв сын Эйольва, тем временем окинул взглядом Милуту и людей за его спиной, проверяя, не хочет ли кто-нибудь из близких побитого поквитаться с ним прямо сейчас. Но таких не нашлось. Тогда Снэульв равнодушно отвернулся и неспешно пошел прочь. Если Спех или кто-то другой потом все-таки захочет отплатить ему за обиду, то он дал им для этого все возможности. Никто не скажет, что он сбежал, как трус, не дожидаясь расплаты.
– Ишь, и пошел себе! – недовольно гудела толпа, но расступалась и давала дорогу варягам. – И дела им нет. Ты бы, человече, жаловался на них посаднику. На торгу свара – дело непростое! А так спускать – на них и управы не будет!
– На нас вина нет! – волновался пожилой чудин, не совсем хорошо понимавший славянскую речь. – Не знаешь – спроси Тармо. Тармо все знают. Тармо – большой человек!
– Постой-ка! – сообразил Милута. – Ты про какого Тармо толкуешь?
Загляда тоже встрепенулась и прислушалась.
– Тармо Кеттунен есть мой брат, – как оберегающее заклинание произнес пожилой чудин.
– Вот тебя-то нам и надо! – обрадовалась Загляда.
Вся ее досада разом схлынула: как говорится, не было счастья, да несчастье помогло. Бедный Спех сначала вытащил чудина из реки, а потом своими синяками заплатил за вести о его родне. Да и поделом, в самом-то деле – не станет варягов на торгу задирать!
– Мы твоего брата ищем, – оживленно говорила она приземистому чудину, потирая ладони с пятнами засохшей Спеховой крови, но уже не думая о ней. – У нас для него добрая весть. Сын его нашелся. Тойво нашелся! – воскликнула она, видя на лице чудина все ту же тревогу.
– Тойво! – вдруг взвизгнула девушка-земляничка и захлопала в ладоши, чуть не прыгая от радости. – Тойво!
Не зная славянской речи, она услышала имя Тойво и по лицу Загляды поняла, что у девушки есть хорошие новости о пропавшем родиче. Тут и прочие чудины загомонили, плотным кольцом окружая Милуту и Загляду, нетерпеливо расспрашивая их на двух языках. Теперь Спех мог бы гордиться тем, что спас такую важную птицу. Но увы – сейчас Спеху было не до гордости. Больше всего ему теперь хотелось оказаться в полутемной клети Милутиного двора – подальше от людских глаз – и лечь в темном углу рядом с тем, кого он вытащил из реки.
