– Посаднику буду бить челом, я так не оставлю! – грозил тем временем Колча-новгородец вслед ушедшим варягам, торопливо собирая с земли свои рассыпанные бусы. До общей радости ему не было дела. – Вы меня попомните! Чтоб вас всех леший драл и кикимора щекотала! Чтоб вас Хеля взяла и змея мировая[61] проглотила! Чтоб вас Укко[62] громом разразил и Ловиатар[63] двенадцать лихорадок наслала!
– Вот силен человек браниться! – Осеня с любопытством прислушивался к бормотанию новгородца, так хорошо знакомого с богами и злыми духами славян, скандинавов и чуди. – Видно, сам со всеми племенами перебраниться успел…
– Ступай своей дорогой, старче! – Новгородец недобро оглянулся на него. – Я свое дело знаю!
Пожалуй, никогда двор купца Милуты не видел столько чудинов разом. Сюда собралась чуть не половина рода старого Тармо, все, кто вместе с ним приехал в Ладогу искать пропавшего Тойво. Здесь был и приземистый Кауко, и его дочь Мансикка, ставшая невольной причиной шума на торгу.
Родичи плотной толпой сгрудились возле лавки, на которой лежал Тойво, восхваляя своих богов и благодаря Милуту за доброту. Спех мог бы обидеться, поскольку первым спасителем Тойво был все-таки он, но сейчас парню было не до того. Лежа в другом углу, он прикладывал свежие листья подорожника к своим синякам и ссадинам. Разбитый лоб Загляда перевязала ему чистым платком, и Спех старался не задевать повязки. Но сильнее боли его мучил стыд – никогда прежде ему не приходилось быть так сильно битым при все народе.
Тармо хотел сейчас же забрать сына в Чудской конец, где остановился у родни, но головная боль не давала Тойво подняться с лежанки.
– Да пусть лежит покуда, места не пролежит, нам не в обузу! – великодушно приглашал Милута. – А там на ноги встанет – и сам пойдет.
– Чем лечили? – расспрашивал Тармо Загляду. – Какая трава, какое слово?
– Как у нас лечат – клеверовый цвет заваривали, папоротниковый лист. А заговаривала так, как меня матушка моя учила. Как на высоком своде небесном нет ни раны, ни крови, как не бывает на нем ни боли, ни треска, так бы и на челе у Тойво сына Тармо, пусть не будет ни раны, ни крови, ни боли, ни круженья, – повторила Загляда, а Тармо прислушивался внимательно, но с недоверием.
Старейшине было чуть больше пятидесяти лет. Он не отличался ни высоким ростом, ни могучим сложением, но держался уверенно и вызывал уважение даже у незнакомых людей. В его светлых волосах и бороде еще не было заметно седины, блекло-голубые глаза смотрели из-под тяжелых век через узенькие щели, но взгляд их был умным и цепким.
– Это все мало. – Выслушав Загляду, Тармо медленно покачал головой. – Ловиатар – она есть мать всех болезней – сильна, а вашу речь она не разумеет. Прогнать ее —вот что поможет.
Он снял с пояса небольшой продолговатый брусок с просверленной дырочкой – точило.
– Ты точило с собою носишь?– спросила Загляда. – А зачем?
Она и раньше часто видела на поясах у чудинов темный брусок, но не знала, для чего он нужен.
– Точило есть сильный камень, – значительно объяснил Тармо. – Он есть сильнее стали. Все злые духи боятся его. И все недуги боятся. Он прогонит Ловиатар и ее дети.
– Да, точило есть камень большой силы! – подхватил Тормод, с большим любопытством наблюдавший за чудинами. – Даже у Тора[64] во лбу сидит кусок такого камня. Не урони его, Бьерк-Силвер! Когда люди бросают точило, камень шевелится в голове у Тора!
Тармо метнул на норвежца короткий неприязненный взгляд. Он принужден был терпеть ненавистного руотса, поскольку тот жил в доме Милуты, но его присутствие было неприятно Тармо. Ничего не ответив корабельщику, старейшина положил точильный брусок в решето, решето поставил на широкогорлый горшок и стал лить на него воду, вполголоса приговаривая что-то по-своему.
– Возьми эта вода и сделай отвар из твои травы, – сказал он Загляде, снова подвесив точило к поясу и передавая ей горшок с водой. – Теперь сильная вода, хорошо поможет.
Загляда взяла горшок и поставила его на очаг к огню. Милута тем временем позвал Тармо и его родичей за столы, расставленные вдоль стен вокруг очага, Зиманя суетилась, выставляя все угощенья, какие успела приготовить на день: толокно, гороховую кашу, жареную дичину, похлебку из рыбы.
– Нет такого зверя на свете, какой не живет в наши леса, – говорил за едой Тармо Милуте. – Сколько зверя ты знаешь? Белка, соболь, куница, рысь, выдра, бобер, лось, олень, лиса, медведь, волк – кого ты хочешь? Мы можем дать все. Что ты привез в обмен? Я даю куницу за одну бусину, три куницы – за нож. За доброе копье дам сорок, даже… э, виисикюммента – сорок и еще десять, вот сколько. А за моего сына я дам тебе три раза по сорок куниц.
– Спасибо, да за сына тебе не меня надо благодарить. – Милута оглянулся туда, где лежал Спех. Загляда сидела рядом и кормила его кашей с ложки, как малого ребенка. Сейчас он чувствовал себя слишком несчастным, и такая забота его утешала.
– Сына твоего мой ратник со дна вытащил, а теперь вон сам побитый лежит, – сказал Милута, поглядев на них. – Гляди, как досталось парню – рук поднять не может.
– Я знаю. Люди говорили. – Тармо неспешно кивнул. – Опять руотсы. Руотсы хотели увезти моего сына, руотсы били твой человек. Гуннар Хирви теперь не войдет в наши леса – он знает, что не выйдет назад живым. Я стану бить челом посаднику на руотсов. А ты что станешь делать? Тебе не к лицу оставить обиду.
Поймав на миг его взгляд под тяжелыми морщинистыми веками, Милута порадовался в душе, что ему этот человек не враг. В спокойствии чудского старейшины скрывалась немалая сила, сила всей его суровой земли, покрытой мшистыми валунами, через которые смотрят в мир подземные боги.
– Не охотник я за судом ходить да челом бить, – нахмурившись, сказал Милута.
– Послушай меня! – принялся убеждать Тармо. – Я стану бить челом на руотсы за то, что хотели украсть мой сын. Ты будешь видок[65] – ты видел Тойво на их ладья. И ты станешь бить челом – они обидели твой человек. И мои родичи будут видоки. Мы с тобой будем друзья. Тогда будем большая сила.
Милута снова поглядел на Спеха, задумчиво потирая бороду Вместе с бесчувственным беглецом с варяжского струга Спех, сам того не зная, вытащил с речного дна удачу в торговых делах и поддержку в беде.
– Твоя дочь есть красивая, – такими словами вдруг прервал его размышления Тармо. Он смотрел на Загляду, которая стояла на коленях возле очага и осторожно сыпала в кипящую воду, пропущенную через решето с точилом, темный порошок из сухих листьев папоротника.
