— Я не виноват в смерти Мэри, миледи. Она была самой прекрасной женщиной, которую я когда-либо знал, пусть содержательницей притона, но она была настоящей леди, даже великой леди. Вот кем она была. Поверь мне, не виноват я в ее смерти. И я благодарен тебе за то, что ты вытащила меня из той клетки. Здесь гораздо удобнее.
— И безопаснее тоже. — Злоба улетучилась из ее слов. — Ты наделал столько шуму и гаму. Половина мужчин города готовы тебе отомстить и требуют, чтобы тебя повесили, так что в клетке ты и лишнего дня не протянул бы. Тебя бы убили. — Руки ее просунулись сквозь прутья и обвили его шею. — Ох, Рори, презренный скандалист, как я тебя люблю. Как только я не пыталась убить эту любовь. Я проклинала тебя на чем свет стоит, а потом молила Бога, чтобы он вновь вернул мне тебя. Я так хотела тебя, что опустилась до общения с этим черномазым жеребцом миссис Фортескью, представив, что это был ты. Рори, Рори, Рори, что ж ты со мной сделал?
— Ничего, разок изнасиловал и все, о чем всегда сожалел. Если честно, ты трахалась из рук вон плохо, миледи. Пожалуй, хуже и не припомню. Вот почему я сожалею об этом.
— А я не сожалею. Никогда не сожалела. Ох, Рори, мой самый дорогой, будь у меня ключ, я б вошла к тебе в камеру прямо сейчас, и если б ты не изнасиловал меня, я б изнасиловала тебя. Но смогу ли я? Я-то помню, как ты опозорился со мной недавно.
— Не по моей вине. — Ему снова было чем хвастать. — Ведьма из Мелроуза решила, что я должен принадлежать только ей, и навела на меня порчу, какую-то африканскую мумбу-юмбу, и я стал беспомощным со всеми женщинами, кроме нее.
— Так я и поверила!
— Придется поверить, потому что это правда, хотя я и сам бы не поверил, если б не испытал это на себе. Что ж, в таких делах клин клином вышибают, а обэ — самим обэ. Мне пришлось кишки себе поджарить, чтоб старик Гарри снова встал на ноги. Поэтому-то и убили бедняжку Мэри Фортескью. Ведьма, которая навела на меня порчу, разделалась с ней. Это Мэри договорилась, чтобы меня исцелили, и ведьма узнала об этом. Вот и зарезала ее кухонным ножом, прибежала в город и распространила слух, что я убил бедняжку Мери. Она мне отомстила так.
Он просунул руки сквозь решетку и притянул Мэри к себе. Губы их встретились. Язык его протиснулся у нее между зубов, и так они стояли безмолвно, прильнув друг к другу, тихо постанывая и бормоча еле слышно нежности.
— У тебя есть ключ, Ясмин? — Голос его был искаженным, так как он всего лишь на дюйм оторвал свои губы от ее.
— В такой момент ты думаешь о ключах? — В ней быстро поднималась злость.
— Тише! Почему ты всегда понимаешь меня неверно? Я думал только, как избавиться от этих железных прутьев между нами.
— Ах, дорогой, — сокрушалась она, — почему я всегда на тебя набрасываюсь? Наверно, натура такая. Я просто мегера, злюка…
— Дорогая. — Его руки проникли под корсаж. Она отдалась ему на какое-то время целиком, потеряв голову от его ласк.
— Ключ, дорогой? Увы, у меня нет его. Спигготт, сержант, начальник караула, у него есть ключ. Сегодня утром я приказала Альмере приготовить завтрак и отнести его тебе. Ее сопровождал Спигготт и открывал для нее дверь.
— Я знаю, что она была здесь.
— Откуда? Она сказала, что ты крепко спал, когда она оставила поднос.
Рори отпустил ее, чтобы пошарить в кармане, и достал серьгу. Она понимающе кивнула.
— Она просто боготворит тебя, Рори.
— Да, я знаю. Она всегда любила меня, и, должен признаться, я тоже любил ее, но не… Ох, Мэри, Мэри, Мэри. Ох, Ясмин, что ты сделала со мной, чтобы так резко изменить мои чувства?
— Я сказала — она боготворит тебя, Рори, я не сказала, что любит. Ты же чувствуешь разницу.
— Нет. Эта девушка жизнь за меня отдаст.
— Совершенно верно. Она обладает той особой преданностью, которая присуща только мавританским женщинам. Ты ее господин. Она сделает все, о чем ты ее попросишь, даже притворится, что любит тебя, и ты никогда не заметишь разницы, но я-то вижу в этом различие. Она любит другого.
— Не верю этому.
— Ты, возможно, никогда не поверишь тому, что женщина может желать другого больше, чем тебя. Ты тщеславный, напыщенный и чванливый, Рори. Видишь, я знаю все твои недостатки и все равно люблю тебя. И я могу сказать тебе о них, потому что не боюсь тебя. Но, чтобы еще позлить твое тщеславие, я тебе скажу вот еще что: Альмера безумно влюблена в Фаяла.
— В Фаяла? В этого хрена ходячего?
— Но запомни, что он мужчина, а она женщина. Ты не берешь в расчет любовь, Рори. Оглядись. Задумывался ли ты когда-нибудь о том, что одна женщина может видеть в мужчине, а он в ней? Нет, нет, никаких вопросов относительно Альмеры и Фаяла. Она никогда тебе об этом не скажет, потому что боготворит тебя, это — покорная любовь собаки к своему хозяину или преданной рабыни к господину. И должна признаться, что почти такую же любовь я испытываю к тебе. Я с удовольствием стала бы твоей рабыней и преклонялась бы перед тобой, как перед господином, но, запомни, я непокорна.
— Никто тебя за это не корит, — улыбнулся Рори.
— И не собираюсь покоряться. Тебе кажется, что именно этого тебе и надо, но покорность и безропотное послушание — не то, что ты ищешь в женщине. Тебя испортили твои гаремные создания, которые так жаждали настоящего мужика после проказ с глупыми евнухами, что заморочили тебе голову, и ты стал думать, что они все без ума от тебя. Мы как раз подходим друг для друга, Рори. Я не половик, о который можно вытирать ноги. Я не буду ходить перед тобой на цырлах или следовать за тобой, потупив очи долу, терпеливо ожидая, когда ты одаришь меня крохами своей любви. Никогда! И все же я скажу вот что, а ты поверь мне. Ни одна женщина не сможет любить тебя так, как я. Я докажу тебе это прямо сейчас.
— Тише, Ясмин, сейчас не время разговаривать.
Рука Рори положила серьгу в карман и просунулась сквозь решетку, чтобы схватить Мери. Медленно он втянул ее руку через прутья, рука не сопротивлялась, а скользнула по плоскому животу, замерев, пока он расстегивал пуговицу, на которой держался пояс, потом спустилась ниже, в заросли жестких, курчавых волос, чтобы нащупать, обхватить и изумиться.
— Лечение оказалось чрезвычайно эффективным, — улыбнулась она ему, прежде чем их губы встретились.
— Как видишь. — Руки его притянули ее и прижали к железным прутьям. — Черт побери эти железяки! — Его тело изнемогало. — Будь они дважды прокляты!
Казалось, она не в силах была больше стоять и, выскользнув из его рук, опустилась на колени, и Рори сдался ей на милость. Он посмотрел на нее вниз и не поверил глазам своим. Неужели это Мэри? Неужели это та надменная девица, которая отбивалась от султанов и беев, а теперь стояла на коленях и унижалась перед ним в самой недостойной и презренной позе любви? Неужели это действительно она, эта рабыня, с удовольствием пресмыкающаяся перед ним, не обращая никакого внимания на железную решетку, разделявшую их? Неужели это была та прелестная золотисто-розовая английская злюка, которая проклинала и обзывала его, а теперь попирала собственное достоинство из любви к нему? Она сказала, что докажет свою любовь к нему, и все же он отказывался верить своим глазам! Неужели это была леди Мэри, Ясмин? Рори уставился на нее, раскрыв рот, пока не почувствовал во второй раз за то утро, как в нем поднимается буря, и колени у него подкосились. Он схватился руками за прутья, чтобы удержаться, и стал жадно ловить воздух до тех пор, пока не последовал долгий выдох, и он без сил прислонился всем телом к решетке и тяжело задышал. Даже после этого она не собиралась отпускать его, и он вынужден был вырваться от нее.
