— Я вас не понимаю, сударь. В чем состояла бы для меня невыгодность подобного шага?
— Сударыня, когда мужчина свободен, он благодаря своей свободе пользуется всеми благами и радостями жизни.
— Но женщина тоже, сударь.
— Так вот для чего вы хотите стать свободной?
— Совершенно верно.
— Я восхищен вами.
— Значит, вы согласны?
— Однако…
— Что однако?
— Вы, стало быть, уже кое-что подготовили?
— Подготовила? Что именно?
— Замену для вашего мужа.
— Вы не отдаете мне отчетов, сударь; позвольте же и мне поступать так же.
— Но все же, сударыня…
— Впрочем, сударь, я не вижу, зачем нам усложнять рассмотрение этого вопроса. Хотите, я объяснюсь откровенно?
— Признаться, это доставило бы мне удовольствие.
— Что ж! Надобно вам знать, сударь, что до сей поры никакой замены для вас у меня не было. В противном случае, как вы сами понимаете, я бы не просила ничего, кроме расставания, или, вернее, вовсе бы ничего не просила, между тем сейчас я прошу с равным жаром либо разрыва, либо истинного воссоединения.
Майи погрузился в размышление.
Графиня, устремив на него испытующий взгляд, заметила:
— Сказать по чести, я поняла, каковы мужчины. Они вечно отступают перед очевидностью, обвиняют женщин в капризности, а сами капризнее женщин, облаков, воды!
— Да послушайте, сударыня, это же тяжелое решение.
— Что вам кажется таким тяжелым?
— То, что вы мне предлагаете.
— Но в чем тяжесть того, что я предлагаю? Разве мы уже полностью не разлучены? Разве не прошло месяца и нескольких дней, если у меня нет ошибки в счете, с тех пор как я видела вас? Предположим, прошло не больше месяца. Это был один из двенадцати месяцев нашего супружества. Ну, и что же вы теряете, если мы расстанемся окончательно? Ничего. А вот я выиграю многое. Сделайте же это для меня, сударь, это было бы любезностью, за которую я бы считала себя вашей должницей.
— Мне любопытно было бы узнать, сударыня, что вы думаете выиграть от нашего разрыва; окажите любезность, поведайте мне об этом.
— Я избавлюсь, сударь, от вечного ожидания, в котором провела этот год, от надобности ждать днями и ночами. Я выиграю возможность не тратить сил, изобретая новые туалеты ради мужа, который их даже не увидит. Я выиграю, сударь, и ваше уважение, как любая собственность, право на которую оспаривается. Я вновь обрету свою истинную цену, цену, которой мой господин и повелитель не знал, ибо преувеличенная уверенность в своих правах лишила его зрения.
— При том, что другие эту цену знают, не так ли?
— Нет, сударь, пока еще нет.
— Но, тем не менее, они узнают ее?
— О да, это возможно.
— Сударыня!..
— Но позвольте, — надменно прервала его графиня, — если это произойдет, по какому праву, спрашиваю я вас, вы могли бы меня упрекнуть?
— Сударыня, я ничего подобного не сказал и ни в чем вас не упрекаю, Боже меня сохрани! Я лишь повторяю, что после года супружества ваша твердость наполняет меня восхищением; я действительно не знал вас, и теперь, когда узнал…
— Что же?
— Должен признаться, вы пугаете меня.
— Отлично! — сказала графиня. — Это мне больше нравится, чем жалость, которую я вам прежде внушала, и к тому же, если я пугаю вас, это еще одна причина, чтобы вы дали согласие на наш разрыв.
— Соблаговолите точно определить, в чем суть вашего предложения, графиня, — вздохнул г-н де Майи, выведенный из себя этой обидной настойчивостью.
— Я предлагаю вот что, сударь…
— Слушаю вас, — сказал граф, задумав в свою очередь привести г-жу де Майи в ужас своей показной решительностью.
— Все очень просто, сударь: мы разойдемся по-дружески, без шума, не выставляя на всеобщее обозрение свой разрыв; вы получите полную свободу поступать как вам вздумается, и я буду пользоваться теми же преимуществами. Это ясно, не так ли?
— Совершенно ясно, сударыня, но к чему это приведет?
— Это приведет к тому, что вам не придется больше выслушивать ничего подобного выслушанному сегодня, ибо я никогда больше не стану так говорить с вами, если вы согласитесь на то, о чем я прошу. А это, как мне представляется, уже кое-что значит. Вам так не кажется?
— А где же тот нотариус, что составит наш договор? — осведомился граф с иронией.
— Все уже составлено, сударь, и никакого нотариуса нам для этого не потребуется, — спокойно отозвалась графиня, извлекая из-за корсажа сложенный лист бумаги. — Я сама подготовила, выправила и распределила, как говорится, по пунктам этот маленький акт, залог нашего взаимного счастья.
— А каковы гарантии? — насмешливо заметил граф де Майи.
— Ваше слово дворянина, сударь, и мое слово благородной женщины.
— Так читайте, нотариус, — весело сказал граф. И г-жа де Майи стала читать:
«Между нижеподписавшимися:
Луи Александром, графом де Майи, и Луизой Юлией де Нель, графиней де Майи, условлено следующее…»
— И вы это составили сами, сударыня, без всякой помощи? — вырвалось у графа.
— Сама, сударь.
— Просто невероятно!
— Я продолжаю, — сказала графиня. И она возобновила чтение:
«…условлено следующее:
граф, с согласия графини, получает полную и безраздельную свободу, отнятую у него супружеством;
графиня равным образом, с согласия своего мужа, возвращает себе свободу полную и безраздельную;
исходя из сего, оба ручаются своей честью не чинить помех и беспокойства какого бы то ни было рода при исполнении условий сего договора, состоящего с той и другой стороны под защитой слова, данного ими.
Писано в двух экземплярах в Париже, в Нельском особняке, от…»
— Вы оставили пропуск вместо даты, сударыня? — спросил граф.
— Конечно, сударь, вы же понимаете, что я не знала, когда буду иметь удовольствие увидеть вас.
— А нет ли надобности пометить документ задним числом, графиня?
— С вашей стороны, сударь, — возможно, с моей — нет.
— Итак, мы его помечаем…
— Сегодняшним числом, если вам угодно.
— Пусть.
— Так вы подпишете?
— Сударыня, — вздохнул граф, — думаю, что с таким характером, как ваш, вы бы и впрямь сделали меня очень несчастным. Я человек, не созданный для борьбы в кругу своей семьи: вы одолели бы меня. Я предпочитаю капитулировать с воинскими почестями.
— Значит, я недурно веду дела, граф?
— Великолепно, сударыня, и если я подпишу…
— Если вы подпишете?..
— То из эгоизма.
— Тут как в любви: эгоизм у обоих, — равнодушно заметила графиня де Майи.
Пущенная ею стрела поразила самолюбие графа, нанеся ему глубокую рану. Он схватил перо, протянутое ему графиней, и энергично, с нажимом расписался внизу листа.
